Дон Карлос умолк, вспомнив, что он не один, что разглашает свои замыслы.

Он провел рукой по лбу.

Хинеста воспользовалась его молчанием.

– Если вы станете императором, вы помилуете его, государь?

– Кого?

– Фернандо – того, кого я люблю, за кого буду молиться до конца своих дней.

– За сына, давшего пощечину отцу? – с расстановкой проговорил дон Карлос и нахмурился, казалось, слова ему даются с трудом, – Хинеста поникла головой.

Что оставалось ей, бедняжке, делать после такого обвинения, да еще перед таким обвинителем? Одно – пасть ниц и плакать! И она упала к ногам короля и разрыдалась.

Дон Карлос несколько секунд смотрел на нее, а она не смела поднять глаз, – разумеется, она была бы поражена, заметив, как в его взгляде промелькнула искра сочувствия.

– Завтра, – произнес король, – ты узнаешь вместе со всей Гранадой о моем решении. А пока оставайся во дворце, ибо все равно – жить или не жить преступнику – ты не вернешься в монастырь.

Хинеста поняла, что все просьбы тщетны, и, поднимаясь, прошептала:

– О государь! Не забывай, что я, чужая тебе перед людьми, – твоя сестра перед богом.

Дон Карлос сделал знак рукой, и Хинеста удалилась.

Донья Флора ждала ее у ворот. Хинеста рассказала о встрече с королем.

Мимо прошел придворный, по велению короля он искал верховного судью. Девушки двинулись вслед за ним, надеясь узнать новости у дона Иниго.

Меж тем донья Мерседес, преклонив колена, молилась у себя в комнате и ждала с тревожной тоской, как ждали

Хинеста и донья Флора. Она была в своей прежней спальне

– ведь тут дон Фернандо, ее отверженный, но еще свободный сын, навещал ее. Счастливая была пора!

Бедная мать! Она дошла до того, что называла счастливыми те дни, когда изнывала от страха, тоски, тревоги…

Да, но тогда она находила утешение в мечтах. Теперь все мечты рухнули, надежды почти не осталось.