Шпаги я не отдам.

Дон Иниго протянул руку:

– Шпагу!

Наступило молчание, и дон Фернандо снова, как при первой их встрече, почувствовал, что он подчиняется старику, силе его убеждения. Он негромко сказал:

– О да, родной отец не мог заставить меня вложить шпагу в ножны. Двадцать человек не могли вырвать ее из моих рук, и сейчас, когда я чувствую прилив сил, готов перебить целый полк, как разъяренный израненный бык, вдребезги разнести любую преграду, а вам, безоружному, стоило произнести слово, и я подчинился.

– Дайте же, – повторил дон Иниго.

– Но знайте, что я сдаюсь только вам, что вы один внушаете мне не только страх, но и уважение, и только к вашим ногам, а не к ногам короля я кладу свою шпагу, окровавленную от эфеса до кончика клинка.

И он смиренно положил шпагу к ногам дона Иниго.

Верховный судья поднял ее.

– Вот и хорошо! – сказал он. – И пусть небо мне будет свидетелем, я с радостью обменялся бы с тобой ролями, хоть ты и обвиняемый, а я – судья; будь я на твоем месте, я бы меньше страдал от опасности, чем страдаю теперь от тревоги за тебя.

– Как же вы намерены поступить со мной? – спросил дон Фернандо, хмуря брови.

– Даешь мне слово, что не убежишь, а пойдешь в тюрьму и будешь ждать там милости короля?

– Хорошо. Даю слово.

– Следуй за мной.

Обращаясь к толпе, дон Иниго произнес:

– Дорогу! И пусть никто не оскорбляет пленника, отныне он под охраной честного слова.

Все расступились – верховный судья, а за ним дон

Фернандо сошли по лестнице, залитой кровью.

Выходя из дверей, молодой человек окинул всех презрительным взглядом, и тут, вопреки повелению дона

Иниго, раздались угрожающие выкрики, послышались проклятия; дон Фернандо, смертельно побледнев, бросился к шпаге, выпавшей из рук убитого. Но дон Иниго сделал предостерегающий жест и произнес: