Его вывели во двор, чтобы провести в другой корпус.

На дворе он мгновенно ослеп от света и оглох от криков, неожиданно приветливых:

– Эй, векиль-баши, не убивайся!

– Хуже бывает!

Гулям-Гуссейн дивился не столько сочувствию, сколько тому, как распустился эскадрон. Но он не испытывал сожаления, что здание службы, возводимое и украшаемое с таким трудом, явно осыпалось.

Весельчак Багир, казак, которого вахмистр так ценил в тяжелых походах, – а в Персии они все тяжелые, – кричал:

– Крепись, Гулям-Гуссейн! Ты сидишь в покое и прохладе. А «он» ездит по жаре по твоим делам. Тень только под брюхом лошади.

Вахмистр с улыбкой вошел в черную тьму карцера.

Голоса двора гудели в ухо необъяснимо и чудесно, как шумы морской раковины.

XVI

Ночью поручик привел к Эддингтону хилого, истощенного териаком человека, пристава того участка, где, по некоторым сведениям, укрывался сабзи-фуруш.

Не говоря ни слова, Эддингтон вынул из стола приготовленные двадцать пять туманов и передал через руки

Асад-Али-хана полицейскому.

– Я дам вам вдвое, если вы сделаете все дело по нашему указанию. А требуется вот что. Вы, несомненно, знаете или можете узнать, где скрывается этот негодяй. (Пристав двусмысленно покачал головой.) Да, да! Дальше – требуется строжайшее соблюдение тайны. Строжайшее. Обещайте ему от моего имени безопасность и передайте, что я

– сам я, командир эскадрона, – согласен заплатить за него пеню вахмистру Гулям-Гуссейну. Пусть он завтра придет ко мне.

– Английский командир очень хороший человек и умеет ценить услуги. Спокойной ночи! – сказал полицейский, настойчиво суя жесткую руку. – Завтра Изатулла будет у командира.

XVII