Оба были тонкими знатоками игры, и я не мог не восхищаться самообладанием, с каким эти люди, скрывая свою страшную тайну, хладнокровно подбирали длинную масть или ловили королеву. Деньги быстро переходили из рук в руки, но чернобородому явно не везло. В конце концов он с раздражением швырнул карты на стол, выругался и заявил, что больше не намерен играть.

– Будь я проклят, если еще соглашусь тянуть эту канитель! – воскликнул он. – За пять конов у меня ни разу не было больше двух карт одной масти!

– Ничего, – ответил его товарищ, сгребая выигранные деньги. – Проиграть или выиграть несколько долларов –

какое это будет иметь значение после того, что произойдет сегодня вечером?!

Меня поразила наглость этого мерзавца, но я с самым бесстрастным видом продолжал разглядывать потолок и попивать вино. Я чувствовал, что Фленниген пристально смотрит на меня своими волчьими глазами, проверяя, не вызвал ли у меня подозрений этот намек. Затем он что-то шепнул своему товарищу, но я не расслышал, что именно.

Очевидно, это было предупреждение, так как тот сердито ответил:

– Чепуха! Что хочу, то и говорю! Излишняя осторожность как раз и может погубить все дело.

– Ты, видно, не заинтересован в успехе, – ответил

Фленниген.

– Ничего подобного, – буркнул Мюллер. – Ты отлично знаешь, что если я делаю ставку, то надеюсь выиграть. Но я никому на свете не позволю отчитывать меня и одергивать.

Я не меньше, пожалуй, даже больше тебя заинтересован в успехе нашего дела.

Ом весь кипел от злости и некоторое время яростно дымил сигарой. Его компаньон тем временем посматривал то на Дика Мертона, то на меня. Я понимал, что нахожусь рядом с человеком, готовым на любой шаг, что стоит ему заметить хотя бы легкую дрожь моих губ, и он тотчас же меня укокошит. Однако я проявил больше самообладания, чем мог от себя ожидать в столь трудных обстоятельствах.

Что касается Дика, то он оставался невозмутимым и бесстрастным, как египетский сфинкс.

Несколько минут в курительной комнате царило молчание, нарушаемое только шуршанием карт, которые тасовал Мюллер перед тем, как положить в карман. Он по-прежнему казался рассерженным. Бросив окурок в урну, он вызывающе взглянул на своего спутника и повернулся ко мне:

– Не можете ли вы сказать, сэр, когда на берегу получат первую весть о нашем пароходе?

Теперь они оба смотрели на меня, и хотя я, быть может, немного побледнел, но ответил спокойным голосом:

– Я полагаю, сэр, первое известие о нашем пароходе будет получено, когда мы достигнем Куинстауна.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся сердитый человечек. – Я знал, что вы так скажете. Не толкай меня под столом, Фленниген, я не выношу этого. Я знаю, что делаю. Вы заблуждаетесь, сэр, – продолжал он, вновь поворачиваясь ко мне, – глубоко заблуждаетесь.