Несмотря на приобретенную долгим опытом сдержанность и привычное достоинство, которое они всегда сохраняли при исполнении этих таинственных обязанностей, среди судей снова произошло замешательство.

– Пусть стража выйдет, – произнес инквизитор в красной мантии.

Когда приказание было исполнено и в зале остались только члены Совета Трех, обвиняемый и секретарь, допрос продолжался, и сенаторы, полагавшие, что их маски производят впечатление на браво, и прибегая ко всякого рода коварным трюкам, задавали вопросы.

– Ты сообщил важную весть, Якопо, – продолжал человек в алой мантии. – Если ты будешь благоразумен и расскажешь нам все подробности, это может спасти тебе жизнь.

– Что же вы хотите от меня услышать, ваша светлость?

Ясно, что Совет знает о побеге дона Камилло, и я никогда не поверю, что глаза, которые постоянно открыты, не заметили исчезновения дочери покойного сенатора Тьеполо.

– Ты прав в обоих случаях, Якопо! Но расскажи нам, как это произошло. Помни, твоя судьба зависит от того, заслужишь ли ты благосклонность сената.

Снова ледяной взгляд Якопо заставил его судей отвести глаза в сторону.

– Для смелого влюбленного нет преград, синьор, – ответил он. – Герцог богат и может нанять тысячи слуг, если они ему понадобятся.

– Ты увиливаешь от ответа, Якопо! Шутки над Советом не пройдут тебе даром. Кто помогал ему?

– У него много преданных слуг, ваша светлость, много смелых гондольеров и других помощников.

– Это нам известно! Но устроить побег ему помогли какие-то другие люди. Да и бежал ли он вообще?

– А разве он в Венеции, синьор?

– Об этом мы тебя и спрашиваем. В Львиной пасти найдено донесение, в нем тебя обвиняют в убийстве герцога!

– И в убийстве донны Виолетты?

– О ней там ничего не сказано. Что ты можешь ответить на это обвинение?

– Синьор, зачем мне выдавать свои тайны?

– Ах, вот оно что! Ты увиливаешь от ответа и хитришь?

Не забудь, что у нас есть один заключенный, который сидит под свинцовой крышей, и с его помощью мы добьемся от тебя правды!

Якопо с достоинством выпрямился, но взгляд его был грустен, а в голосе, несмотря на все усилия, слышалась тоска.