Это-то и неприятно. Судите сами. Вот одна из них.

Я оглянулся. Я хорошо помнил эту комнату еще с прежних времен: столы, расставленные в форме буквы

«П», большой буфет, разбитый рояль и картины на стенах.

Среди них были мои старые знакомые: «Ромео и Джульетта», «Вид Антверпена с реки», «Корабли в замерзшей гавани» и огромный охотник, трубящий в огромный рог, –

но к ним прибавилось несколько новых – дары следовавших за нами поколений художников – совершенно такие же в смысле качества. На одну-то из этих последних и указывал Стеннис. Выполнена она была чрезвычайно неровно, некоторые места поражали удачным колоритом, другие были более чем посредственны. Однако мое внимание привлек сам пейзаж, а не искусство его воплощения. На первом плане тянулась полоса кустарника и песка, усеянного обломками. За ней простиралась многоцветная лагуна, окруженная белой стеной прибоя. Дальше виднелась синяя полоса океана. На небе не было ни облачка, и я словно услышал грохот валов, разбивающихся о риф, ибо передо мной был остров Мидуэй, изображенный с того самого места, где я в первый раз сошел на сушу с капитаном и где я побывал вторично в день нашего отплытия. Я несколько минут рассматривал картину, и вдруг мое внимание привлекло пятнышко на линии горизонта. Всмотревшись внимательнее, я понял, что это дымок парохода.

– Да, – заметил я, обращаясь к Стеннису, – в картине что-то есть. А какое место на ней изображено?

– Так, фантазия, – ответил он. – Вот это мне и нравится.

У большинства современных художников фантазии не больше, чем у гусеницы.

– Вы говорите, его фамилия Мэдден? – продолжал я свои расспросы.

– Да, – ответил Стеннис.

– А он много путешествовал?

– Не имею ни малейшего представления. Я уже говорил, он человек замкнутый. Он чаще всего молчит, курит, посмеивается чужим шуткам, а иногда и сам пробует шутить. Но интересным собеседником его не назовешь. Нет, –

добавил Стеннис, – он вам все-таки не понравится, Додд.

Вы не любите скучных собутыльников.

– У него большие золотистые усы, похожие на слоновьи клыки? – спросил я, вспоминая фотографию Годдедааля.

– Конечно, нет. С чего вы это взяли?

– А он пишет много писем? – продолжал я.

– Не знаю, – ответил Стеннис. – Что это на вас нашло? Я

прежде никогда не замечал в вас такого любопытства.

– Дело в том, что я, кажется, знаком с этим человеком, –