В это утро, когда нам предстоит открыть праздник урожая, Меритре не удается утаить свою грусть.

– Вам нездоровится?

– Это не единственная причина.

– Кто-то из малышей заболел?

– Нет, государь, дети здоровы.

– Что же тогда вас тревожит?

Она отворачивается, словно бы не в силах сказать правду. Совершила ли она нечто предосудительное? Я не настаиваю, даю ей время собраться с силами.

– Главный лекарь настойчиво рекомендует мне больше не рожать. Третья беременность – это было бы слишком рискованно. Но если такова будет ваша воля, я приму этот риск.

– У нас есть дочь и сын, этого вполне достаточно.

– И мне будет позволено остаться с вами?

– Если бы вы не исполняли своих обязанностей, вы давно уже покинули бы дворец. Мне не в чем вас упрекнуть. Мы будем жить, как раньше, с условием, что вы позаботитесь о предохранении, если так нужно. Оставаясь царицей, вы поддерживаете гармонию. И это главное.

* * *

Снова увидеть родной Тунип – для Пахека это стало невыразимой радостью, невзирая на тот факт, что город наводнили египетские солдаты и управленцы. Сменив на должности престарелого чиновника, которому не терпелось вернуться в свой дом в окрестностях Фив, юноша удостоился официального пира в свою честь, на котором познакомился с местным начальством и подчиненными.

Во вступительной речи он поздравил присутствующих с согласием, царящим между египтянами и сирийцами, превознес все достоинства египетского покровительства, пообещал исправить недочеты и наконец поднял тост за здоровье Тутмоса, благодетельного государя.

Служебные апартаменты ему отвели в старом дворце его собственного отца, реконструированном архитектором и художниками, состоящими на службе у Минмеса, так, чтобы стереть память о сирийских владельцах и придать ему египетский колорит.

Глядя на все это, Пахек заплакал от ярости. И тут в дверь постучали.

Он вытер лицо и открыл.

Красивая женщина лет тридцати, в руках у нее – поднос с финиками, сладкой выпечкой, кубком вина и кувшином с водой.

– Это ваш ужин, господин.

– Поставь на маленький столик.