— Не говорил Аблай, — тянул свое Омартай.
— Тогда ты не друг мне, вот что, — заявил Ильиных, потянулся за пиалушкой и помрачнел. — Это как называется?
— Конвяк зовется, — не понял Омартай.
— Из чего пью?
— Кисе.
— Сам кисе, чалма старая, обыкновенная чашка, лоханка по-русски. И ты меня шустовский коньяк из чашки заставляешь лакать? Да за такое оскорбление офицера тебя, торгаш грошовый, выпороть мало. Почему рюмок к столу не подал?
— Была рюмка, сломал, недавно сломал. На рыбницу шкап не возьмешь.
— А коньяк где взял?
— Гурьев ходил базар, купил на рыбу.
— Врешь!
Позади поручика, шарившего по карманам, выросли фигуры Избасара и Кожгали. За ними неизвестно откуда появились Байкуат с Акылбеком.
Но Ильиных, не найдя, что искал, осушил еще одну пиалку, огляделся, решительно выдернул из-под головы спящего рядом Жумагали подушку, пристроил себе ее и вскоре сладко со многими переливами похрапывал.
Омартай велел Ахтану расседлать коней, перегнать на берег, где росла трава, стреножить и пустить пастись.
— А как же, ата, с пропуском в Ракуши? — обеспокоенно спросил Омартая Избасар.
— Какой пропуск? Видишь! — показал старик на спящих. — Утром сделаем пропуск, а сейчас спать будем.
Но спать Избасару не пришлось. Его позвал Акылбек и опять повел через камыши к рыбацкому сараю. Там их ждали Дорохов, Гайнулла, еще двое пожилых незнакомых Джанименову казахов и русский паренек с таким веснущатым лицом, будто бросили в него с близкого расстояния ржаными золотистыми отрубями и они, не успев разлететься, осели у него на носу и щеках.
В сторонке, возле стены, стоял со связанными руками Мазо. Он, казалось, усох за сутки и стал ниже на полголовы. Губы у него мелко дрожали.
Кивнув Джанименову и Акылбеку, указав им на свободные чурбаки, Дорохов повернул голову к пареньку.
— Расскажи еще раз, Тимоша, про эту падаль, пусть новые товарищи послушают. Говори все, считай, что перед революционным судом рабочего класса выступаешь.
Тимоха глотнул воздуха, рванул ворот так, что с него осыпались пуговицы, и шагнул чуть ближе к Мазо.