— Но я не уполномочен решать подобные вопросы.

— Вы, мистер Кейли, влиятельный человек. Вы можете через свои каналы убедить правительство, что сейчас такая мера необходима. Настал удобный момент. Вас просят народы Туркестана и Казахстана, которые ждут, когда их освободят от Советов и большевиков… Неужели не вернутся золотые времена? — Чокаев мечтательно закатил раскосые глаза. — Как сейчас помню то время, когда четырнадцать государств Антанты ополчились против большевистской России… По улицам Баку и Асхабада разгуливали английские офицеры, воды Каспия бороздили суда ее королевского величества. Тогда Англия не поскупилась на освободительный поход деникинских отрядов, истратила сто миллионов фунтов стерлингов… Я всегда верил и продолжаю верить, что только Англия освободит Туркестан и Казахстан… Еще в восемнадцатом я заключил с вашим военным командованием тайное для всех, но не для вас, соглашение. В обмен на военную помощь я предоставил концессию в Караганде и Джезказгане… И я, как бывший уполномоченный Временного правительства по Туркестанскому краю, авторитетно заявляю, что этот договор, несмотря на время, остается в силе. Более того, мы готовы на все… От имени всех эмигрантских сил Бухары, Туркестана, Казахстана я заявляю: мы готовы жить под протекторатом Великобритании, стать ее доминионом. Каким угодно — желтым, зеленым, белым… Только не красным! Эмир бухарский готов отдать под власть англичан весь эмират. Только помогите вернуть Бухару, — Чокаев, мотнув головой, закинул чуб.

Кейли не прерывал собеседника, разглядывая его с каким-то любопытством, будто видел впервые. С чего это он распинается? Хочет убедить его, Кейли, что теперь он не такой непостоянный, как прежде, когда был на короткой ноге с Керенским, однокашником и сокурсником? Вместе с будущим премьером Временного правительства России он вступал в партию эсеров, а закончив юридический факультет Петербургского университета, вернулся на родину, где из казахской интеллигенции создал нелегальный кружок с программой, непримиримо враждебной большевикам. Сразу после Февральской революции Керенский сам вспомнил о Мустафе и назначил его уполномоченным Временного правительства по Туркестанскому краю. Приятели все же! Но тщеславный адвокат уже тогда требовал называть себя не «уполномоченным», считая, что такое звание унижает его, а президентом Туркестана. Он повел линию на создание автономной мусульманской республики, самостоятельной от России. Англию это тогда устраивало, лишь бы отколоть Туркестан от России. Но устраивала ли такая политика Керенского, поверившего университетскому дружку, своему товарищу по партии? В кругу близких Чокаев разглагольствовал о верности исламу, его незыблемым принципам, а сам взял да женился на русской девице. Ох, как корили его за это родичи, соратники: убежденный националист, а жена — неверная! Иной веры! Разве можно положиться на такого человека, у которого, как говорят сами русские, семь пятниц на неделе?