— Да… Большевики более безопасны, когда они мертвы… Британская военная миссия полагает, что правительство Закаспия предпринимает мудрые шаги, готовясь подписать с нами соглашение о невыводе отсюда английских войск в течение двадцати пяти лет… Мы готовы на такую жертву, мы готовы на любой шаг, который может помешать большевистскому проникновению в Закаспий.

Маллесон еще долго рассуждал, но главное — посулил, что очень скоро пришлет в Хиву своих инструкторов, снарядит караван с оружием и боеприпасами, а следом, быть может, отправит и отряд легкой кавалерии сипаев. На помощь джунаидовским отрядам.

Сколько воды утекло с тех пор в Амударье…

— А что было потом? — Джунаид-хан припоминал те далекие годы и события. — Бежали, гады… Надавали кучу обещаний, убаюкали нас пустыми словами и предали. Оставили на растерзание большевикам…

Джунаид-хан поморщился — не то от горечи во рту, не то от горьких воспоминаний о тех страшных, несуразных, как кошмарный сон, днях, затянувшихся, будто в наказание, на долгие годы…

Каракумы, Хива, Иран, снова Каракумы и снова Хива, Петро-Александровск, бегство, постыдное и унизительное, погони красных эскадронов, кровопролитные бои и ни одного выигранного крупного сражения. О, аллах! Чем прогневил он, Джунаид, всевышнего, что восстала чернь оазиса и ему пришлось покинуть все — и хивинский дворец, и свою последнюю резиденцию Бедиркент, загнанным зверем заметаться по каракумским пескам.

Джунаид-хан восковыми костяшками пальцев нащупал у ног янтарные четки, взял их в руки и стал медленно перебирать бусинки, но успокоение не приходило. «О, аллах, милостивый и милосердный! Чем я прогневил тебя? Чем?! Разве я когда богохульствовал? Иль не молился тебе исправно и не справлял всех религиозных праздников? Не поклонялся святым и не учил тому детей своих и всю чернь, подданную мне?.. Хочешь, я принесу тебе в жертву целый гурт овец? Стадо быков? Верблюдов? Табун скакунов чистокровных? Людей, наконец!.. Я все смогу. Только смерть отвратить не в силах моих… Смени свой гнев на милость. Смилостивься, о праведный!.. Поистине, аллах прощающ и милосерд! Поистине путь аллаха есть настоящий путь, и нам повелено предаться Господу миров…»

Джунаид-хан, забываясь, громко запричитал — в дверях юрты мигом возникла бритая голова слуги, застывшая немым вопросом: «Вы звали, тагсыр?», но, увидев отрешенное лицо хозяина, тут же исчезла.

«О, всевышний! Смени свой гнев на милость! — Хан воздел к небу дрожащие руки. — Не ропщу я на судьбу свою. Ты не обделил меня сыновьями, не обошел богатством. Во всем Герате нет богаче меня человека… Чего ж ты хочешь? — спрашивал себя Джунаид-хан. — Что судьбу гневишь?!»