А с молодым Кастеллани я был едва знаком. Мне сказали, что он пытается перебежать мне дорогу. Может, ему это и удалось, да только я не придал этому значения. Это пренебрежение с моей стороны – впрочем, невольное – породило в нем лютую ненависть, соразмерную тому чувству, с которым он поначалу устремился ко мне.

Кастеллани был смышленый малый, полный энергии, – качества, какие мне были нужны. Но он поставил их на службу своему необузданному честолюбию, которое пробудило в нем неугасимую жажду мести. Он направился в Лангедок. Связи с родиной обеспечили ему успех в международной торговле, но он пожелал расширить сферу своей деятельности на север Франции, вплоть до Фландрии. Здесь опять мой процесс был мне полезен, ибо позволил восстановить путь того, кто являлся моим самым опасным обвинителем. Очевидно, я, сам того не ведая, продолжал занимать его мысли. Флорентиец – поскольку он не смог мне служить – вознамерился подражать мне и превзойти меня, чтобы уж наверняка со мной покончить. Он вступил в союз с теми, кто, как он чувствовал, затаил на меня злобу. Он лелеял и взращивал ее семена. И вскоре ему удалось соткать из горечи и ненависти небольшую сеть и, умело дергая за нити, добраться даже до окружения короля. Среди посредственностей, пробравшихся в Совет после смерти Агнессы, он приметил некоего Гильома Гуффье, к которому я отнесся с вежливым безразличием, отчего тот затаил на меня смертельную обиду. Кастеллани обернул себе на пользу и мои прошлые огрехи, вроде истории с мавританским юношей, который тайно проник на наш корабль, принял нашу веру, а я распорядился вернуть его египетскому султану. Капитан корабля, которого я обвинил в попустительстве, жарко со мной спорил о судьбе юноши. На том бы все и кончилось, но Кастеллани сумел подогреть его недовольство и раздуть пламя ненависти, которое угасло лишь с моим падением.

Дело юного мавра я рассматривал в свете наших отношений с египетским султаном. Дружба с этим правителем была залогом успеха нашей торговли с Востоком. И важно было не предпринимать ничего, что могло бы вызвать его недовольство. Кастеллани увидел оборотную сторону медали: я передал мусульманам того, кто по доброй воле избрал католическую веру. Иными словами, погубил душу, которая взывала к Христу о помощи. Внутри церковного мира, где успехи моего брата и исключительно быстрое продвижение моего сына вызывали досаду и зависть, Кастеллани без труда сыскал союзников, готовых порицать меня за это предательство.

Теперь-то я понимаю, что неустанная работа флорентийца стала одной из основных причин моей опалы. Кастеллани настолько преуспел в достижении своих целей, что, не удовлетворившись вынесенным мне приговором, он не без успеха интриговал, чтобы занять освободившиеся должности. Так он стал моим преемником в Казначействе.