Я стремительно помчался вниз по крутой улочке. Дважды повернув направо и один раз налево, я добрался до трактира, где нас поджидала кухарка, подружка Марка – раскрасневшаяся дебелая девка, на лице которой отпечатались следы лишений и тяжелой работы. При виде меня она приподнялась на цыпочки, выглядывая, не идет ли за мной Марк. Она перевела взгляд на меня, я, не в силах вымолвить ни слова, помотал головой. Она сдержала свой порыв, вернувшись к привычным занятиям, но я уверен, что, оставшись одна, она потом долго плакала. Таков уж был Марк. Каждая его пассия знала, что он не способен хранить верность, точнее, что он верен ей здесь и сейчас, в данный отрезок времени, но едва за ним закроется дверь, все будет кончено. И все же он возбуждал к себе искреннюю и глубокую привязанность, по силе сравнимую с любовью, хоть и не заслуживающую этого имени.

Кухарка дала мне теплую одежду и довела до конюшни, где стояли две лошади. Она отвела взгляд от той, что предназначалась Марку. Седельные сумки были набиты едой, рядом приторочено туго скатанное одеяло. Я вскочил в седло. Она распахнула ворота. Я выехал, дотронувшись на прощание до ее руки. Мы посмотрели друг на друга, в наших взглядах была печаль, смешанная с благодарностью и надеждой. Я пришпорил коня и рысью поскакал прочь из города.

Мы с Марком так тщательно повторяли все детали плана, что его отсутствие не помешало успеху побега. И все же я болезненно переживал эту потерю. Именно Марк в последние месяцы полностью занимал мои мысли. Мы вместе мечтали о бегстве и продумывали план этой авантюры. Я с огромным трудом вновь погрузился в одиночество.

В октябре в Пуату уже довольно холодно. Порывы северного ветра пронизывали живую изгородь, окаймлявшую поля. Я следовал намеченным маршрутом, по пути навстречу попадались обозы и всадники, которые приветствовали меня, не подозревая, что обращаются к беглому преступнику. Свежий воздух, бледно-голубое небо, которое после полудня начало проясняться, вид деревень и возделанных полей, тучные стада, повозки, нагруженные товарами, – все это отвлекло меня от печальных воспоминаний о побеге.

Мною завладело новое чувство; покажется банальным, если я скажу, что это было ощущение свободы. Надо бы отыскать другое слово, которое бы точно обозначило то, что я испытывал тогда. Это была не только свобода узника, вырвавшегося из застенка. Это было завершение долгого пути, начатого моим арестом, утратой всего, отходом от дел и спадом напряжения. Он продолжился с прибытием Марка, возвращением здоровья и сил, вкуса к жизни и долго вынашивавшимся планом побега. И все это сплавилось в едином ощущении – холодного ветра, овевающего щеки, слез, застилающих глаза, – слез, вызванных уже не душевной раной, но ледяным воздухом. Все вернулось: люди, природа, краски, движение. Счастье заставило меня выкрикивать что-то под ритмичный стук копыт. Серый конь, которого дала мне кухарка, видно, тоже застоялся в конюшне. Он скакал во весь опор, и не было необходимости подгонять его. При виде нас ребятишки смеялись. Мы с конем были олицетворением жизни и счастья.