— Калинин даст мне знать, когда в Хохенштейне не будет главного врача-немца, потому что это не врач, а настоящий пес фашистский, и я тут же как староста добьюсь, чтобы вас, Пустельникова и Кондратьева отослали на лечение.

— Это действительно какой-то выход, — согласился Павел Адольфович. — А ты, Саша, поезжай в Берлин, поступай в ту проклятую школу и распотроши ее так, чтобы пух из нее полетел! Разагитируй курсантов, действуй, как тот донской казак, который громит немцев в Белоруссии… Сделай вид, что помирился с Сахаровым. От него многое зависит…

— Когда я смотрю на этого пигмея, меня тошнит. Я не смогу скрыть своего отвращения при виде этого предателя. Не смогу улыбнуться ему. Когда-то я выступал в драматическом кружке, играл на сцене матроса Годуна, командира Кошкина, бойца-республиканца. Мне никогда не предлагали роль белогвардейца, малоопытного растяпы или даже солдата-марокканца в пьесе об Испании. Я играл только хороших людей, только мужественных бойцов, на которых мне всегда хотелось быть похожим…

— Ты, Саша, такой и есть.

— Но тут я не артист. Напарника Сахарова разыграть мне не удастся.

— Надо, Саша. Ради нашей борьбы.

— Меня выдадут мои глаза, мое лицо.

— Но ведь ты же работал после финской на западной границе. Ты был чекистом. Ты должен знать, что в волчьем логове надо порой выть по-волчьи.

— К такой встрече с волками я не готовился.

— Конечно, ты расставлял против них капканы…

— Сколько лазутчиков из Польского генерал-губернаторства мы выловили под Дрогобычем накануне войны…

— А теперь попал сам.

— Ладно, хватит об этом, — махнул рукой Русанов, ложась на нары.

— А мне уже сейчас отбывать свое «наказание»? — спросил Колеса. — Ложиться или стоять?

— Будете стоять, когда все уснут. Мне очень не нравится один наш инженер-подполковник, — шепотом сказал Русанов.

— Ты о Дробышевском? Согласен с тобой. Слишком старательно он работает на объекте, подсказывает немцам… Я тоже инженер и вижу это… Ну что ж, с твоего позволения, товарищ староста, полежу часок… Странная жизнь. Самому себе надо причинять муки, чтобы как-то жить дальше, — тяжело вздохнул Павел Адольфович.

На следующую ночь, когда все уснули, Колеса снова стоял возле нар.

— Чтобы не так тяжко вам было, рассказывайте что-нибудь. Вы ведь много встречали интересных людей, — попросил его Русанов.

— Еще бы! Я даже с царем Николаем Вторым и царицей был знаком. А Керенский назначил меня после февральской революции директором завода, — улыбнулся Колеса.