— Не знаю, Пакс. Наверное, я кому-то из высоких чинов гестапо понравился. Может, кто-нибудь из них проиграл меня в карты? Может, кто-то поспорил, что заставит меня сказать то, что хотят услышать? Откуда мне знать! Одно ясно — что убивать, как других, меня еще не хотят. Я, между прочим, уже привык к их маку, который подсыпают в еду. Очевидно, это зелье и удерживает меня на ногах.
— Плохи ваши дела, капитан, — покачал сочувственно головой старый Пакс.
— Верно. С этим пора кончать! — кивнул Русанов.
— С чем кончать? — не понял его Пакс.
— Ну вот с этим супом.
— Так ведь вам другого не дадут.
— Иди, Пакс, а то тебе еще влетит за разговоры со мной.
Пакс вышел, запер на засов дверь.
Русанов стал хлебать теплую бурду. Он знал, что эсэсовцы подсыпают в еду наркотики перед допросом. Надеются, что если не помогут развязать язык физические истязания, то это сделают наркотики. Зелье действительно поднимает настроение. После такого супа хочется говорить, сочинять стихи.
У Русанова был карандаш и маленький блокнотик. В него он записывал свои стихи, или, как он их называл, «куплеты». К середине сентября таких «куплетов» было написано свыше двухсот.
Заскрипел засов. Русанов сунул блокнотик в щель между стеной и полом.
Открылась дверь. В камеру вошел Пакс и тихо сказал:
— Прибыл господин Вольф. Идите на допрос…
На этот раз допрос продолжался недолго. Русанов кричал, бил себя в грудь, проклинал следователя и, обессиленный, упал на пол. Гестаповцы поставили его на ноги. Но он не мог сказать ни слова, и его на носилках отнесли в камеру.
Александр спал беспробудно двое суток. Тюремщики думали, что он умер. Доложили об этом Эккариусу. Тот, войдя в камеру и убедившись, что Русанов жив, приказал тюремщикам разбудить пленного перед новым сеансом «особой обработки».
Но Русанов проснулся сам. В камеру вошел Пакс. В кармане его куртки что-то оттопыривалось.
— Консервная банка? — спросил Александр.
— Да.
— О! С крышкой? Дай мне, пожалуйста.
— Для «фабрики-кухни»? — испугался Пакс, знавший о выходке Русанова в тегельской тюрьме.