Калистратов, недолюбливавший вычурных завихрений моды, одобрил внешность посетителя. Ничего вызывающего, все как бы в разумном равновесии, фантастические гербы на пуговицах гасятся добропорядочной прической. Поза выражает уважение к старшему.

— Разрешите представиться, — сказал молодой человек, не поднимая головы. — Я Каспар Бринкер.

Он сообщил далее, что едет в качестве туриста, постоянно проживает в Антверпене.

В отличие от Белоусова, Бринкер говорил по-русски с сильным акцентом. Майор пожимал тонкую прохладную руку, смотрел на зарождающуюся лысинку, ощущая некоторое нетерпение. Когда же господин Бринкер перейдет от предисловий к делу? И поднимет голову…

Иван Фирсович, показывая на что-то за спиной бельгийца, на столике, сказал:

— Они вот принесли…

И Калистратов, не дотерпев, пока Бринкер закончит длинную, чересчур сложную для него фразу, продвинулся к столику. Слова проводника и, главное, тон уже подготовили майора, и все же его резанул темный прямоугольник, словно разорвавший белизну скатерти.

Опять листовки. Три экземпляра, и того же выпуска… Плотный шрифт, жирный, как сажа. Мюнхен, типография Вернера Фальковски.

— Господин из седьмого вагона… А эта… неприличность эта, они говорят, отсюда…

Иван Фирсович, бледный от расстройства, перебивает стесненную речь бельгийца, спешит помочь Калистратову.

— Постойте, — вмешивается майор. — Господин Бринкер владеет русским языком.

— Владею нет, — откликается тот. — Вы очень любезный. В маленькой степени объясняюсь… Я ученик у моя… моей матери. Плохой ученик.

— Ваша мать русская?

— Она настоящая русская, да, да. Она из Смоленска. Ее, как это сказать, депортировали. На Германия. А мой отец, он фламандец.

Войной повенчаны, стало быть. На бельгийских шахтах или на Рейне. Русская девушка, угнанная гитлеровцами, и молодой фламандец… Сколько таких пар видел Калистратов в поезде, вот на этом перегоне. И детей их видел, а в последние годы и внуков, — забавных курносых ребятишек. Русская мордашка, ну прямо матрешка, а лопочет по-фламандски или по-французски.

Бринкер теперь как-то понятнее майору.

— Кто же вам дал листовки?

— Не знаю. Германцы.

— Вы не знаете, кто, и тем не менее говорите — германцы. Какие немцы?

— Немцы, да.