Ну, а я считал себя настолько опытным в пограничных делах человеком, что однажды, ранним утром отправился в район границы один. Желая хоть немного улучшить весьма скромное в годы войны наше довольствие, я решил поохотиться на джейранов.

Охота оказалась удачной, я пристрелил парочку; одного примаскировал, другого взвалил на плечи — тащу изо всех сил на заставу. И тут вдруг замечаю: четверо на ишаках пересекают границу, спешиваются, один при ишаках остается, остальные — в глубь территории топают потихоньку.

Что делать?

Ясно что. Бросил я джейрана, пополз к границе, рассчитывая отрезать гостям путь к отступлению. Хорошо так ползу, аккуратно, самому нравится. И все-таки, когда я уже совсем близко был, тот, с ишаками, меня заметил, завопил каким-то диким голосом и назад к границе кинулся. Пришлось стрелять. Тут и остальные назад пустились, да поздно спохватились, я уже хорошую позицию занял. Сперва сам, в одиночку, их к границе не подпускал, потом наши тревожную группу на выстрелы прислали. Дежурный-то знал, конечно, что я в эти места бродить пошел.

Привезли нас всех, и с джейранами, на заставу. Начальник за голову схватился: как наверх докладывать? Вроде все хорошо, четверых нарушителей задержали, а вроде полное противоречие приказу — это с моей стороны. Доложил, однако, коменданту, а тот буквально накануне был на заставе и меня за порядок в моих старшинских делах хвалил.

Ругнулся комендант, долго кричал что-то в трубку, потом все же объявил мне благодарность.

Зато от «крестного» — от комиссара отряда — досталось мне, голубчику, по первое число. На ближайшем партийном собрании он выступил с резкой критикой моего поведения, хотя, повторяю, всегда прекрасно ко мне относился. А может, он выступил так резко именно поэтому?

Ну, критика критикой, а без взыскания фактически обошлось.

Война же становилась все ожесточеннее, все суровее; от нас стали забирать бойцов на фронт. В одну из групп, готовившуюся к отправке как раз в дни битвы за Сталинград, попал наконец и я. Месяц учился на пулеметных курсах, потом наступил день отъезда, начальство попрощалось с нами, мы погрузились в машины, но отправку задержали. А потом последовала команда: мне и еще старшине Алексееву — сойти с машины с вещами. Мы сошли, конечно, а все уехали.

Почесали мы в затылках и отправились к комиссару за разъяснениями — почему именно нам двоим снова отказали, снова не дали возможности поехать на фронт, родину защищать. Комиссар от разговора не уклонился, был, однако, сух и немногословен. Упомянул вначале о том, что сам он тоже подал несколько рапортов, а его пока не отпускают; затем разъяснил: получено большое пополнение, и руководство решило доверить именно нам, наряду с офицерами, воспитывать этих не обученных еще ни военному делу, ни тем более особенностям пограничной службы новобранцев.