Об этой современной пасторали, обозвав ее почему-то «местечковым тоталитаризмом», корреспондент поведал со страниц своей газеты, не пожалев ни эмоций, ни красок. И так увлекся, что чуть не забыл о первоначальной цели своего визита в Ключики.

Нет, не объявлялся Миронов в своей вотчине.

«Не было хозяина, – божился управляющий имением. – Звонил – да, распоряжения дал кое-какие, наказал жить, как заведено. Обещал вскорости приехать, но как скоро, того не сказал».

Выяснил корреспондент еще одну примечательность. Говоря строго, не был Миронов местным помещиком, потому что и усадьба с колоннами, и коровник с импортной живностью, и сад с оранжереей, и пруд с карпами и карасями, и делянки с лесопилкой, и консервный заводик – все-все-все принадлежало его отцу. А то, что этот уроженец Ключиков как уехал давным-давно из деревни, так больше здесь не появлялся, а нынче и вовсе предпочел Отчизне далекий индонезийский остров, ничего не меняло. Да уж, предусмотрительным человеком был Николай Миронов, так обставился, что хрен подступишься.

Наконец, последняя колоритная деталь, которую посланец столичной газеты привез деревни Ключики. Местные пейзане не только без удержу славословили своему благодетелю, то бишь Миронову, но и отмечали, что из всех деревенских он один оказался «лица необщего выраженья» (это была не цитата, это журналист свою образованность показал). Тут собеседник запинался: хотя не он один… Жил тут чудак, Кривушин по фамилии, Петр Васильевич, майор в отставке. Так он плот построил и на нем куда-то далече отправился, говорили, что на самый Таити, остров такой есть, райский. Вон его изба стоит, Кривушина, покосилась вся, и окна заколочены. А баня так вообще развалилась, и то – без ухода-то.

«Я тогда мальцом был, – говорил корреспонденту дюжий парень, мастер на лесопильне.– Мы с пацанами все у плота того крутились. Мечтали, что дядя Петя кого-нибудь с собой возьмет. На глаза лезли, все понравиться пытались. Но он один пошел. Э-э-х! – парень махнул лапищей размером чуть ли не со штыковую лопату. – Взял бы он меня с собой, вся жизнь другой колеей пошла бы».

«А родители пустили бы?»

«Пьющие они у меня. Сбежал бы – и не заметили».

«А что сейчас?»

«Вытурили их отсюда. В соседней деревне бухают»,

«Нет, я о другом, что сейчас-то на месте сидишь?»

«Так укоренился же, да и поздно уж. Ладно, заболтался я с вами, а мне на работу пора, у нас с этим строго».

Парень повернулся и, косолапя, пошел прочь. Вдруг остановился, обернулся:

«Был слух, он и сейчас плывет, Кривушин-то. Э-э-х».

Он опять махнул лапой-лопатой и потопал вдоль кромки проточного пруда, который когда-то был извилистой речкой с тихими заводями. Большой сутулый мужик, в прошлом то ли «левобережный» пацан, то ли «правобережный». Корреспондент и это нарыл – про мальчишек с двух берегов, которых примирил плот чудака-человека Петра Васильевича Кривушина.