Она играла, казалось, этими булавками, не вставая при входе Леоноры; она сделала ей знак сесть рядом и продолжала опускать дрожащей от злобы рукою одну булавку за другой в флаконы. Они выходили оттуда, покрытые какою-то густою сверкающей жидкостью, как будто жидким огнем.

– Что это, вы меня позвали любоваться этими булавками? – спросила принцесса, протягивая руку, чтоб взять одну из булавок, сверкавших в хрустальной чаше.

Графиня схватила ее за руку и сказала:

– Эти булавки убивают… берегитесь!

– Что это за шутка? – продолжала принцесса, пораженная однако же свирепым выражением лица и сжатых губ Олимпии.

– Хотите доказательств? – вскричала последняя. – Это будет и коротко, и нетрудно; будет стоить только жизни вот этому попугаю.

И пальцем она указала на прекрасного, белоснежного попугая с золотым хохолком, болтавшегося на насесте.

Потом, улыбаясь и взяв в одну руку из чаши конфетку, а в другую – золотую булавку, она позвала птицу. Приученный есть сладости из рук графини, попугай прыгнул на стол и с жадностью вытянул шею. Между тем как он брал лапой конфетку и подносил ее в рот, Олимпия нежно гладила его по гладким перьям и слегка уколола ему шею концом спрятанной в руке булавки.

– Вот посмотрите теперь, что будет! – сказала она Леоноре.

Попугай даже не вздрогнул; ни одна капля крови не оросила его белых перьев. Его рубиновые глаза блестели по прежнему, а крепким клювом он ломал на мелкие кусочки полученную конфету и глотал их с наслаждением. Прошло две, три минуты. Вдруг он весь вздрогнул, ступил один шаг, раскрыл крылья, упал и не двинулся.

– Посмотрите, – продолжала Олимпия, толкая бедного попугая к принцессе: – он мертв!

Леонора подняла теплое еще тельце; голова и лапки висели без движения.

– Ах! это ужасно! – воскликнула она.

– Совсем нет – это полезно. Когда вы вошли, я думала, какие услуги могут оказать эти хорошенькие булавки? они разом и украшение, и оружие. Ничто не может изменить тонкого яда, прилипшего к их острию, ни время, ни сырость: он всегда верен и всегда надежен.

Принцесса взяла булавки и смотрела на них с любопытством и со страхом.

– Не все смертельны, как та, которую я сейчас пробовала над попугаем, – прибавила графиня де Суассон. – Золотые убивают, а серебряные только усыпляют. Одни поражают верней шпаги и не оставляя следа; другие производят летаргический сон, от которого ничто не может разбудить, ни движенье, ни шум: жизнь будто приостановлена на долгие часы.

Она взглянула на принцессу и спросила с полуулыбкой:

– Не хотите ли этих булавок?

– Я? зачем?