Любую оценку третьего мира важно начинать с учета его демографии, поскольку демографический взрыв – основной факт его существования. История развитых стран позволяет предполагать, что раньше или позже страны третьего мира также испытают то, что специалисты называют “демографическим переходом”, когда благодаря низкой смертности и низкой рождаемости произойдет стабилизация населения и в семье будет рождаться не более одного или двух детей. Но, хотя есть свидетельства того, что в конце “короткого двадцатого века” “демографический переход” в некоторых странах таки начал происходить, особенно в Восточной Азии, большая часть отсталых стран не особенно продвинулась по этому пути. (Исключение составляют государства бывшего советского блока.) Это и стало одной из причин их продолжающейся бедности. Некоторые страны с гигантским населением были так обеспокоены появлением миллионов дополнительных ртов, которые приходилось кормить каждый год, что время от времени их правительства принимали жесткие силовые меры в отношении своих граждан, такие как контроль рождаемости или иные семейные ограничения (особенно жестокой была кампания по стерилизации в Индии в 1970‐е годы и политика “одного ребенка” в Китае). Но вряд ли проблему роста населения в какой‐либо стране можно решить подобным способом.
II
II
Однако после войны, когда отсталые страны стали частью постколониального мира, в первую очередь их волновал другой вопрос. В какой форме им существовать дальше?
Неудивительно, что они добровольно переняли (или вынуждены были это сделать) политические системы, унаследованные от прежних имперских хозяев или завоевателей. Меньшая часть таких государств, появившихся в результате социальной революции или долгих войн за независимость (второе было равносильно первому), склонялась к советской модели. Соответственно, в теории в мире появлялось все больше государств, претендовавших на звание парламентских республик, где выборы проводились на соревновательной основе, а также некоторое количество “народно-демократических республик” с однопартийным руководством. (Теоретически все они с этого времени являлись демократическими, хотя только коммунистические и социал-революционные режимы настаивали на словах “народная” и/или “демократическая” в своих официальных названиях[117].)
На практике эти названия были не более чем указаниями на то, к какому международному лагерю эти новые государства хотели бы принадлежать. Как правило, они столь же не соответствовали реальности, что и официальные конституции латиноамериканских республик, причем по тем же причинам: в большинстве случаев в этих странах недоставало материальных и политических условий, чтобы жить в соответствии с провозглашенными моделями. Подобное положение имело место даже в новых государствах коммунистического типа, хотя авторитарная структура и наличие единственной “правящей партии” делали эти названия несколько более подходящими для стран, шедших по незападному пути развития, чем ярлык либеральной республики. Так, одним из твердых и непоколебимых правил коммунистических государств являлся приоритет (гражданской) партии над вооруженными силами. Однако в 1980‐е годы в нескольких странах, вдохновленных революцией, – Алжире, Бенине, Бирме, Конго, Эфиопии, Мадагаскаре и Сомали, а также в эксцентричной в некоторых отношениях Ливии, государством управляли военные, захватившие власть в результате путча. То же самое происходило в Сирии и Ираке, где правили соперничающие между собой фракции Партии арабского социалистического возрождения (БААС).