Я и не заметил, что говорил вслух.

– Слово правильное, – успокоил я поэта. – Вот только орлов я что-то не припомню.

– Господин, но там ведь могли быть орлы?

– В тех горах? Ну да, наверное. Вражий колдун назвал то место крепостью орлов, думаю, они там водились. – Помолчав немного, я добавил: – И конечно, было еще знамя Берга.

– Знамя Берга, господин?

– А ты разве не слышал?

– Нет, господин.

– На нем изображен был орел, – сказал я, потом замолчал.

– И что? – попытался расшевелить меня поп.

– Ничего, – ответил я. – Подумай лучше о глазах и губах.

– О глазах и о чем еще? – переспросил он, решив, что ослышался.

– О глазах и губах, – повторил я. – Их первыми расклевывают вороны. И орлы тоже, наверное. Птица садится на обод шлема и начинает с глаз, затем раздирает губы. Потом наступает черед щек. Тебе доводилось пробовать щечки трески?

– Щечки трески?

– Настоящее объедение. Рыбаки обычно выбрасывают тресковые головы, но ребятишками мы любили полакомиться этим мясом. Воронам точно так же нравится вкус наших щек. Но если череп у трупа расколот секирой, они, конечно, начнут пир с мозгов.

Лицо у отца Селвина было мальчишеское, прядка русых волос упала ему на глаза.

– Не уверен, что мне следует писать про эти вещи в поэме, – пропищал он, наморщив лоб.

– После воронов приходят собаки, – продолжил я. – Собаки, лисы и волки. Им тоже нравится мертвечина, но начинают они обычно с нижних частей тела…

– Господин, так слово «натиск» и впрямь подойдет? – отважно перебил меня отец Селвин.

– Это правильное слово, – повторил я. – И слово «страшный» вполне уместно.

Война – дело страшное. Поэты расписывают битву в красках, превознося храбрых и воспевая победу. Храбрость достойна похвалы. Победа, наверное, тоже, тем более что сказания, звучащие на пирах по ночам, вселяют в мальчиков и юношей стремление стать воинами. Слава! Лишь она одна переживет нас. Мужчины умрут, умрут женщины, но слава остается жить, будто эхо давно отзвучавшей песни. Поэтому люди так жаждут славы, как жаждут тяжелых браслетов, отмечающих победы в боях. Мы наслаждаемся ею, и я подвержен этой слабости не меньше прочих. Я горд, когда люди вспоминают, как я убил Уббу Лотброксона, сразил Свейна под Белой Лошадью, зарезал Кнута по прозвищу Длинный Меч и разбил Рагнара Морского Конунга. Но слава равнодушна к таким вещам, как вороны, терзающие лица трупов, стоны умирающих или усталость после добытой победы. Нет, наверное, ничего труднее, чем вести людей в бой, зная, что кто-то из них погибнет, что молодые парни, которых мы учили сражаться и в которых привыкли видеть товарищей, будут хныкать как маленькие дети.