Ему удалось принять ряд благотворных законов. Были отменены публичные повешения, усовершенствованы железные дороги. Почтовому ведомству разрешили скупить все телеграфные компании — это был первый акт национализации, важный шаг к структурному объединению страны. Однако когда Генри Джеймс впервые приехал в Лондон в 1868 году, он не заметил никаких признаков прогресса:

Погода стала влажной. Низкие черные домики казались неодушевленными, как поставленные в ряд ведра с углем. Лишь кое-где из винных лавок на углах улиц падал свет, еще более резкий и неприятный, чем темнота. Внезапно меня охватил ужас этого места. Тоска по дому навалилась на меня, словно тигр, терпеливо выжидавший в засаде и наконец дождавшийся подходящего момента для прыжка. Лондон оказался отвратительным, порочным, грубым, но прежде всего — невыносимо удручающим.

Погода стала влажной. Низкие черные домики казались неодушевленными, как поставленные в ряд ведра с углем. Лишь кое-где из винных лавок на углах улиц падал свет, еще более резкий и неприятный, чем темнота. Внезапно меня охватил ужас этого места. Тоска по дому навалилась на меня, словно тигр, терпеливо выжидавший в засаде и наконец дождавшийся подходящего момента для прыжка. Лондон оказался отвратительным, порочным, грубым, но прежде всего — невыносимо удручающим.

Несомненно, Дизраэли знал об этих «делах безрадостных и дальних», но не учитывал их в своих расчетах. Он говорил, что во время аудиенций у королевы никогда не спорит и ничего не отрицает, но иногда может кое о чем забыть. Он был исключительно внимателен к ее величеству. Виктория говорила дочери, что «он полон поэзии, романтики и рыцарственного духа». Новый премьер-министр ухаживал и льстил королеве так, как умел только он. Адресованные ей регулярные сообщения о парламентских делах он писал языком «Конингсби» и «Баллад Мармиона» (Lays of Marmion). Позднее он говорил: «Следить за тем, чтобы королева была в хорошем настроении, — само по себе работа». Своевольная, самовлюбленная и от природы нервозная, она была именно такой, какими должны быть королевы, поэтому он щедро изливал очарование и бесконечно расточал уверения в преданности и послушании. Он относился к ней как к воплощению духа Англии на земле, которым в определенном смысле она и была. Некоторые считали их отношения чересчур близкими. Дерби писал ему: «Никому не удавалось управляться с госпожой лучше, чем вам, — но не кажется ли вам, что есть риск поселить в ней излишнюю уверенность в собственной власти и равнодушие к ожиданиям публики? Я только спрашиваю, судить об этом оставляю вам». Некоторые звали его Мефистофелем, следующее поколение могло бы назвать его Свенгали. В любом случае его единственным конкурентом был Гладстон, которому королева решительно не симпатизировала.