– Я пособлять тебе шёл, Кудряй-хан. А добычи достанет.

Сам Олег – воевода, не князь, – и вовсе промолчал.

Краска выступила на тёмных скулах Кубрата… Небывалая честь легла на плечи, словно плащ тяжёлой золотой парчи.

Он поднялся:

– Ваши мечи стали моими мечами… Братья, моя рука станет вашей рукой. И пусть камень поплывёт, а хмель погрузнет, если однажды эта рука обратится против кого-то из вас!

Когда в небе высыпали частые звёзды, Олег один пришёл к кременецкому князю. Тот, по своему обычаю, ни шатра, ни котла не привёз, укрывался небом, огораживался полем… Он сидел возле костра, и Лют, верный меченоша, менял повязку на его плече.

Олег расспросил о хазарине, дружески пожурил князя за беспечность. Отведал испечённой на углях вепревины. Потом сказал:

– Ведаешь ли, Мстиславич, зачем я пришёл… Шила в мешке не утаишь, так ведь у вас говорят? Ещё слыхал я: надсаженный конь, надломленный лук да замирённый друг…

Чурила отложил початый кусок и повернулся к нему всем телом – одну шею поворачивать было больно:

– Ты о чём это, воевода?

Олег ответил невозмутимо:

– О том, что лучше оно будет, если я сам тебе расскажу, пока другие не донесли. Не к тебе я шёл, княже, и не с тобой. На тебя послан был…

Тёмный вихрь закружился перед Чурилой.

– Дале говори!

Олег пошевелил в костре и проговорил негромко:

– Над тобою другого князя нету. Отец твой разве, да вы одно с ним. Надо мной же господин мой Рюрик. Понял ли, что летось я тебя под него склонял?

Чурила молчал.

– Не пошёл ты к нему добром. Ныне же прислал он грозное слово, повелел примучить и Круглицу, и Кременец. Мне, воеводе, велено собирать весь язык словенский…

Ох, какими глазами посмотрел на него князь! Не двумя – одним: опустилось, будто прицелилось, тронутое шрамом веко. Наверняка не пожалел бы больного плеча – да Лют унёс меч, почистить, наточить.