Он вспомнил, что миссис Лавджой упоминала о ней.

— Так точно, — сказала Опал. — Она там остренькое выращивает.

— Остренькое?

— Перцы свои. Мизз Лавджой на них помешана. Туда как войдешь, сразу глаза слезятся и все чешется. Ну у меня — точно.

— У нее есть еще одно предприятие? — спросил Мэтью.

— Какое еще предприятие?

— Ну я думаю, что она, наверное, продает свои перцы на рынке. Товар недешевый, хватает надолго.

— А вот и нет, — сказала Опал. — Мизз Лавджой этими перцами гостей кормит. В молотом виде их во всю жратву сует, извините за выражение. Даже соком перечным их утром, днем и вечером поит.

Мэтью нахмурился:

— Но зачем, скажите на милость?

— Якобы кровь разгоняет, так она говорит. Все органы, мол, работать заставляет. Не знаю, у нее спросите. Одно скажу: видели бы вы, как эти гости-старички ужинают и стонут, а по щекам у них слезы текут. Ужас просто.

Тут она поднесла руку ко рту, но не смогла сдержать смеха.

— Ну и жестокая же вы девушка, Опал, — сказал Мэтью, сам изо всех сил стараясь сохранить невозмутимое выражение лица после того, как представил себе описанную ей сцену.

Значит, он и сам жестокий, подумал он. Чтобы не рассмеяться, он тоже поднял руку, чтобы прикрыть рот, но не успел: Опал развернулась и поцеловала его.

Вернее, прямо-таки на него набросилась. С безудержной страстью впилась губами в его губы, и Мэтью подумал, что перцы по сравнению с огнем Опал — лед. Он отпрянул, но она держала его мертвой хваткой. Она вжималась в его рот, языком исследовала его язык, одной рукой схватила его за ягодицы. Сейчас она, наверное, бросит его на землю и изнасилует под деревьями. И вправду «Райский уголок».

— Давай же, давай, — выдыхала она ему в ухо, приклеиваясь к нему, словно вторая кожа. — Можем в лес пойти, какая разница. Я знаю хорошее местечко. Пошли, ты когда-нибудь делал это за церковью? — (Он испугался, что она сейчас стянет с него бриджи.) — Ты не знаешь, — сказала она, почти рыдая и таща его. — Тут кругом одни старики, больные, умирают прямо у тебя на глазах, давай, золотце, пошли, дай мне только…

— Опал, — сказал он.

— …хоть капельку, хоть чуточку тепла, это все, о чем я…

— Остановись.

Он схватил ее за подбородок, заглянул в ошалевшие синие глаза и увидел, что дело вовсе не в нем, нет — дело в этом месте, с его белой краской и голубой отделкой и миленькими домиками, прятавшими темную сторону «Райского уголка». Дело в морщинистой плоти, в старческих пятнышках, в старухах, рассказывающих о возлюбленных, что давно умерли, в стариках, чьи похождения теперь усохли до размеров ночного горшка. Дело в полуночной тишине, в инее на оконном стекле, в том, как медленно тянется день и в то же время как быстро он пролетает, и в том, как веселый смех доброй старой вдовы Форд закончился бессильным судорожным вздохом. Мэтью понимал, что это за место, и Опал понимала: сюда человека отвозят, чтобы забыть.