Тот, кого увидел Иоанн, шагнул из тени в лунный свет. Это был Гриша Новицкий – без шляпы и зимней одежды, словно погорелец.

– Григорий Ильич? – изумился владыка.

Новицкий молчал, опустив голову. Блестела его серьга.

– Ты во хмелю? Или болен?

– Я хворий, – едва слышно сказал Новицкий.

Владыка заботливо обнял его и повёл к кошёвке.

– Садись, я домой тебя отвезу.

– Нэ трэба додому… Я звыйти утик… Тьёмно там, вотче…

Владыка усадил Новицкого в сани и укутал шубой, которой прикрывал ноги, а сам втиснулся рядом.

– Вези на Софийский двор, – велел он монаху. – Что стряслось, Гриня?

Кошёвка тихонько заскользила вперёд.

– Чи я закохався, чи нэт… – прошептал Новицкий, глядя в пустоту.

– Ну, так хорошо. Полюбил – и добро, – утешил Иоанн. – Ты не инок.

– Нэт, вотче, – Новицкий помотал головой, как пёс. – Языченеца вона… Колдовуня… Блазныт мэни, вотче… Нэ трэба до Софые, в Софые тэж менэ блазныло… Страшно, вотче. Душу я тэряю.

В тишине и темноте этой полночи Иоанн ощутил страдание Новицкого как своё. Он ведь знал, что такое болезнь души. Знал, как болезнь омертвляет и убивает душу, превращает человека в жалкую и смертную скотину.

Кошёвка выехала на Троицкую площадь. Видно, в Покров день в Тобольске никто не мог её миновать. Окна церкви неярко светились.

– Останови! – Иоанн снова толкнул монаха в спину.

Кошёвка остановилась.

– Гриша, иди в церковь, – с мягкой настойчивостью приказал Иоанн. – Там по купцу Пахомову читают неусыпную Псалтирь. Посиди до утра, послушай святые слова. Никто тебя там не тронет. А утром я пришлю батюшку твой дом освятить. Ты в вере стойкий, одолеешь бесов.

Новицкий скинул шубу и молча полез из кошёвки.