– Икона не от зримой природы строится, – ответил Семён Ульянович. – Кажный цвет – божья истина, только она и значима.

– В Европе не так живопись мыслят, – заметил Ваня.

– Еретики они, что с них взять, – вздохнул Семён Ульянович.

– В Пруссии я геометрию и чертёжное искусство учил, – осмелев, сказал Ваня. – Нам и про художество объясняли. Я о том говорю, что надобно правильно рисовать, по строению человеческому, по свету и закону чертежа.

– И в чём его закон? – с подозрением спросил Семён Ульянович.

– Называется першпектив, – сообщил Ваня. – Линии, что от созерцателя вглубь изображения идут, стремятся к единой умозрительной точке. А у тебя, Семён Ульяныч, смотри, они расходятся, – Ваня показал пальцем на иконе. – Храм стенами раскрыт, будто книга. Сие глазу представляется искажением.

– Ух, как растолковал! – тихо закипел Семён Ульянович. – А в чём ещё косоручие моё?

– Препорции фигуры неверны. Цвет телесный – луковый, а до`лжно – розовый. Краски от одной к другой переменять надобно мягко и плавно. Отсветы полосками только в гравюрах изображают, а не в живописи.

– Ищо каким-нито знанием озари меня, ослятину дикошарую, – свирепо и вкрадчиво попросил Ремезов. – Ороси мою редьку росой премудрости.

Ваня не замечал, что Семён Ульянович уже клокочет.

– Понятие тени надобно иметь, – увлёкшись, говорил Ваня, – ибо любой предмет освещаем светилом, кое в мире есть совокупный источник света. Искусству надлежит быть натуроподобному. И композицию тебе следует изучить, Семён Ульяныч, для достижения гармонии в художестве…

Семён Ульяныч потихоньку нашарил свою палку и без предупреждения с размаха шарахнул Ване поперёк спины. Ваня охнул и отскочил.

– А вот тебе по хребту гармонию! – крикнул Семён Ульяныч и ринулся от своего стола к Ване, снова замахиваясь палкой.

Ваня не стал искушать судьбу – увернулся от удара и опрометью кинулся к двери, прочь из мастерской.

– Куда поскакал, учитель? – орал ему вслед Ремезов. – А плата за урок?

Глава 10 Бегство неистовых

Глава 10

Бегство неистовых

Понести ведь ты должна, Епифанюшка.

Семён лежал и смотрел на голую спину Епифании, исполосованную потускневшими рубцами, но рубцов не видел. Не каторжанка и не еретичка, а просто красивая баба, и не баба даже, а дева, Суламифь. В свете лучины её спина блестела от пота. Епифания, сидя, переплетала растрепавшуюся косу.