– Ни шиша, – разочарованно сообщил Емельян, спрыгнув в траву.
Митька Ерастов и Лёшка Пятипалов ничего не сказали.
Они вчетвером шли впереди: Пантила отыскивал дорогу – борозду от идола Нахрача, а за Пантилой шагали Митька, Лёшка и Емельян. Прочие отставали. Григорию Ильичу было всё хуже. Его лихорадило, обе раны у него воспалились и вздулись, всякое движение причиняло боль. Новицкий сильно хромал, но не стонал и не жаловался ни словом. Он взмок от пота и порой при усилии едва слышно рычал, но упрямо не сознавался в слабости. Взять его с собой было ошибкой, но так решил владыка, и Пантила не спорил. Владыка держался рядом с Новицким, подбадривая его, но и сам-то владыка, уже старик, не поспевал за молодым, лёгким на ногу Пантилой и служилыми – дюжими мужиками. Отец Варнава и дьяк Герасим не желали отлучаться от владыки. Этот лес проклят, а владыка хранит в себе благодать.
Владыка и Новицкий добрели до служилых и остановились. Владыка бегло оглядел чамью – домик на курьих ножках. На кровле – шапка мха, под столбами – заросли орляка и багульника, вокруг – стена глухой тайги.
– Мольбище? – спросил владыка у Пантилы.
– Нет. Могила для медведей.
Филофей помог Новицкому присесть на корягу. Григорий Ильич по привычке ощупал на боку ножны с саблей – саблю ему, безоружному, на Ен-Пуголе уступил Кирьян Палыч Кондауров, ушедший с вогулами в Ваентур.
– Емельян Демьяныч, – вдруг осторожно обратился владыка к бывшему сотнику, – я вчера заметил, как ты у вогула отнял нож и лисью шапку.
На Ен-Пуголе Емельян и вправду тряхнул стариной: обобрал кое-кого из инородцев, уходящих с острова восвояси.
– И что с того? – ухмыльнулся Емельян.
– Нехорошо.
– Они на меня с саблями кидались.
– Всё одно нехорошо.
– Дома покаюсь.
– Прости, что тебе, мужу зрелому, говорю, точно отроку, – терпеливо сказал Филофей, – но мы не в полку. Убивать и грабить я не дозволяю.
– А коды нападают? – озлобился Емельян.
– Удар отбей, а сам не бей.
– С чего такая милость к идольникам?
Филофей вздохнул.
– Вера не война, Емельян Демьяныч. В ней кто применяет силу – тот являет слабость. А нам нельзя дрогнуть. Мы Христа несём.