Вдове Капет не понадобились ни портниха, ни парикмахер. Ее высокая, стройная фигура была окутана черной широкой одеждой, выданной ей республикой вследствие ее просьбы о разрешении носить траур по казненному супругу. Ее шея и плечи, некогда вызывавшие восторг всей Франции, были покрыты белой косынкой, данной ей из жалости тюремщиком. Ее голова была не покрыта, и волосы крупными естественными локонами ниспадали по обеим сторонам ее бледного, похудевшего лица. Ее волосы теперь не нуждались больше в пудре, так как бессонные ночи и скорбные дни навсегда напудрили их сединой.

В таком наряде Мария-Антуанетта предстала пред революционным трибуналом. Места для публики были битком набиты народом, который собрался полюбоваться унижениями и страданиями Марии-Антуанетты и беспрестанно требовал, чтобы она поднималась со своего места, чтобы рассмотреть ее.

Один раз, вставая по требованию публики, королева со вздохом проговорила:

— Неужели народу еще не скоро надоедят мои страдания?

Другой раз ее засохшие губы прошептали:

— Я хочу пить.

Но никто из окружавших не осмелился обратить внимание на ее слова, один смотрел на другого, и никто не решался подать ей стакан воды. Один из жандармов наконец отважился сделать это, и Мария-Антуанетта поблагодарила его взглядом, вызвавшим слезы на его глазах, за что он, быть может, на другой же день поплатился головой.

Однажды ночью, возвращаясь из зала заседаний в свою тюрьму, Мария-Антуанетта почувствовала себя такой утомленной, что зашаталась и пробормотала:

— Я ничего не вижу, я не могу идти дальше.

Жандарм, который шел около нее, подал ей руку, и она, опершись на нее, еле дошла до своей тюрьмы.

Наконец в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое октября присяжные вынесли приговор, гласивший: «Смерть. Казнь на гильотине!»

Мария-Антуанетта выслушала этот приговор совершенно спокойно. Шум толпы затих как бы по мановению волшебного жезла. Мария-Антуанетта холодно и серьезно поднялась со своего места и сама открыла решетку, чтобы выйти из зала и вернуться в тюрьму.

Наконец утром шестнадцатого октября должны были окончиться ее страдания. Ее душа была преисполнена радости. Она столько страдала, что смерть представлялась ей теперь желанным избавлением.

Она употребила эту последнюю ночь на то, чтобы написать своей золовке, принцессе Елизавете; это письмо представляло собой завещание королевы, но у вдовы Людовика Капета не было никаких сокровищ, у нее остались только слезы да прощальные приветы, которые она просила передать всем, кого она любила.

«У меня были друзья, — написала она, — мысль навсегда расстаться с ними и их горе — это самое тяжелое для меня при моей смерти. Пусть они знают, что я до последней минуты думала о них».