— Не вру! Стоя у боярского крыльца, все своими ушами слышал. Князь о том боярыне Паучихе сам сказал и ей поберечься присоветовал, а то–де, не дай бог, и сюда москвичи нагрянут… Ой! Ой! Пощади!.. — взвыл Никишка, освобождаясь от объятий Фомы.

10. МЕЧ ФОМЫ

10. МЕЧ ФОМЫ

— Да што она, рехнулась, дура баба?

— Рехнулась аль нет, а холопы на берег Ламы согнаны, и каждому в руки по луку дано.

— Ой, Никишка, брешешь!

— Не брешу!

— Князь Михайло от московских ратей сбежал, а она одурела на старости лет, москвичей остановить задумала.

— Так–таки и задумала. Ей, слышь, сам князь Михайло биться присоветовал. Дескать, придут москвичи, разорят, а у Ламы берег крут, значит, москвичей можно с берега спихнуть и в Ламе утопить.

— В Ламе? — Фома ухватился за живот, хохотал: — Уморишь ты меня, Никишка. Московский полк в Ламе топить, а речушка старому воробью по колено.

— Ныне осень дождлива. Река вздулась.

Фома повалился от смеха на солому, а Никишка, больше не споря, зачерпнул ковшик воды и пошел в темный угол кузницы. Фома повернулся, позвал:

— Никишка!

— Чего тебе, мастер Фома?

— Давно я приметил, что ты с ковшиком в угол ходишь. Пошто?

Никишка вылез из тьмы, сел рядом с Фомой. Испитое лицо его стало веселым и лукавым. Все морщины, пропитанные сажей, сжались в хитрый узор:

— Я столб гною.

— Какой столб?

— А тот, который тебя держит. Довольно тебе по пруту цепь таскать. Столб–то осиновый. Ежели осину мочить, так и сгноить ее недолго, а там мы прут из бревна выворотим, цепь без шума сымем, и — ищи ветра в поле!

Фому тронула забота парня, но Никишке он о том не сказал. Буркнул только: