— Нет, воевода, нет! Если пойдем в битву с мыслью о милостях великокняжеских, быть нам побитыми. Ради Руси идем, и мне под знаменем великокняжеским не стоять.

Взгляд Дмитрия упал на боярина Бренка.

— Миша! Михайло Андреевич!

Бренко подошел. Дмитрий отстегнул алый плащ свой, накинул его на Бренка.

— Княже!?

— Возьми коня моего. Надень доспех мой, — Дмитрий снимал золоченый шелом, — будь под стягом.

— А ты?

— Я в Сторожевой полк.

Бренко отстранил протянутый ему шлем.

— Опомнись, Митя!

— Я в твердой памяти. Сам посуди: полки расставлены, воеводы напутствованы, что мне под стягом делать? Вспомни, Миша, ты сверстник мой, тебя прошу как друга: стань под стягом.

— Или, как древние князья, сам в сечу дружины поведешь?

— Полно! Кого я поведу? Князья дружины водили, а здесь народ на бой вышел. Подумай, какие тьмы воинов в рукопашной схватке сойдутся! У нас без малого два легиона, [298] а у Мамая к четырем легионам число подошло. Море людское, больше полулеодра [299] народу. Кто меня в том море увидит, кого мне вести? Просто душа горит. С людьми я говорил, на смерть их звал, и ныне под стягом мне места нет. Хочу как словом, так и делом быть впереди. Не князем, воином ухожу в Сторожевой полк.

29. ПОЛЕ КУЛИКОВО

29. ПОЛЕ КУЛИКОВО

Тронул ветер конские гривы, тронул стяги, погнал с поля белую, туманную хмурь. Поголубело небо. Открылись дали Куликова поля, и по русским ратям ветер слов полетел:

— Орда идет!

Горе и беды, растоптанные судьбы людские, рабство, муки и смерть всегда шли на Русь вместе с ордой. С Батыевых времен ужас и ненависть переполняли русское сердце, едва ухо слышало грозные слова:

— Орда идет!

Но пришел час, мертвым пеплом упал ужас, сгорел он в пламени ненависти, и сейчас, видя надвигающуюся тучу ордынских полчищ, люди только крепче копья сжимали.