По мере радикализации по ходу XIX столетия расового вопроса все острее становилась интервенционистская политика управления имперскими колониальными владениями. Особо стоит отметить здесь Сипайское восстание[477], разгоревшееся в 1857 году, после чего на затерянных в бескрайнем океане островах вроде Андаманского архипелага Британия развернула сеть исправительных колоний, куда ссылались обвиненные в подстрекательстве к мятежу, гражданском неповиновении и прочих политических преступлениях. В отличие от мощных кирпично-цементных тюремных зданий в метрополии, куда преступники попадали в соответствии с привычными юридическими процедурами, здесь сам контингент заключенных, вкупе со скудным финансированием, выделяемым на подобные неприбыльные предприятия колониальным руководством, на долгое время обеспечил al fresco[478] обитателям лагерей; первая «клеточная» тюрьма появилась на Андаманских островах лишь в 1906 году. Тем временем, в отсутствие капиталистического рынка наемной силы, лагеря показали себя весьма эффективным инструментом в организации принудительного труда. В каждом лагере в палатках и хижинах проживало приблизительно по двадцать тысяч арестантов, занятых необходимым обществу тяжелым трудом, что параллельно позволяло колониальным чиновникам набираться ценного опыта в управлении новым диковинным тюремным аппаратом. Надо думать, арестанты далекого Андаманского архипелага не менее остро переживали тропическую версию изгнания из родных краев, чем позднее узники «Архипелага ГУЛАГ»[479] [Anderson 2007].

Чиновникам расстояния были порукой в «расчистке» социальных и политических беспорядков на субконтиненте, самих же арестантов этап «по черным водам»[480] бескрайнего океана лишал кастовых и социальных связей, а это в сущности означало практически ту же «гражданскую смерть»[481], что собирала жатву в сибирском ГУЛАГе [Anderson 2003][482]. Словом, имперская пенитенциарная система обнаружила пространство для реинтеграции безнадежно, казалось бы, устаревших процедур вроде каторжных ссылок в Австралию или какую-то из Америк, синтезировав на их основе искомые новые методы сегрегации.

Морская природа британского могущества определила создание многочисленных островных каторжных лагерей, однако именно Индийский субконтинент стал главной лагерной сценой XIX столетия. Усилия, прилагаемые колониальными властями к побуждению южноазиатских кочевых племен к оседлому и «цивилизованному» существованию, вылились в 1830-х годах в создание поднадзорных поселений, а затем и «охраняемых деревень», куда власти принудительно собирали различные племена (вроде народности бхилов, живших в горах Бомбейского президентства), опасаясь их мобильности и воинской доблести [Benjamin and Mohanty 2007: 363]. Также была введена строгая система проездных документов, благодаря чему потенциальная угроза мятежа была успешно устранена, а колониальный мир был реорганизован в соответствии с видением новой администрации; во многом предпринятые в Индии шаги повторяли путь, пройденный чиновниками в метрополии, стремившимися побороть нищих и бродяг, чтобы наконец взять под контроль «потенциально опасный» слой общества. Несомненно, изначально чиновники руководствовались лучшими гуманистическими чувствами, считая, что прольют свет цивилизации на дремучие племена, переселяемые ими в специально для того устроенные и охраняемые деревни; но, как и в прочих на первый взгляд либеральных начинаниях британской цивилизаторской миссии, те, кого таковая миссия цивилизовала, неизменно сталкивались с насильственным к тому принуждением и многочисленными жизненными трудностями.