То есть кажется, что либерализм все же преуспел – если не в предотвращении лагерной системы как таковой, то хотя бы в ее обуздании. Ведь по самым пессимистичным оценкам, уровень смертности в колониальных лагерях не превышал 25 %. Однако когда эти данные появились в прессе, поднялся такой гневный шквал критики, какой просто невозможно представить в советском обществе, в результате чего властям пришлось внести существенные коррективы в управление африканскими лагерями. Позже все же выяснилось, что «главными убийцами» буров были не британцы, а холера и грипп, однако благодаря общественному давлению уровень смертности в реформированных и санитарно более пригодных лагерях упал практически до нулевой отметки. В этой связи было бы крайне полезно изучить лагерные болезни и меры, предпринятые к их излечению в условиях многотысячных лагерей как британской, так и советской системы[544].
Наконец, подавляющее большинство британских лагерей появилось в результате колониальных успехов империи, в то время как в метрополии таковых – не считая работных домов и немногочисленных трудовых колоний (а также лагерей для интернированных во время мировых войн) – никогда не было[545]. Зачастую власти с куда большей охотой санкционировали применение грубой силы где-то на окраинах империи, чем в метрополии, поскольку насильственными методами намного легче и удобнее осуществлять надзор и контроль над огромными безличными массами местного населения колоний. Кроме того, лагеря оказались наиболее действенным инструментом подавления и собирания кочевых (а значит, таящих в себе угрозу) племен в одном строго определенном поселении; причем «собирание» понималось часто в духе обезличенной метафоры загона диких зверей на охоте. Вместе с тем британское общество было куда глубже интегрировано с государством, отчего общественный контроль напрямую зависел – по словам Мишеля Фуко – от «либерального правленитета»[546]: то есть коллективного внутреннего переживания и проживания нормы, прививания много более утонченного вкуса к праву, чем способны привить ограничения, наложенные сугубо извне [Foucault 1991; Фуко 2011]. Поскольку основообразующую функцию в британском обществе Нового времени выполняли тюрьмы и работные дома, они и выступали концептуальными прообразами колониальных лагерей. Но опять же: власть в метрополии весьма редко проявлялась в форме принудительных внесудебных массовых ссылок.
В свете того, что завоевания в заморских краях интересовали империю куда больше, чем территориальные приобретения на европейском континенте, британский колониальный опыт представляется весьма примечательным. Будучи островным государством, Британия придерживалась вполне четких различений на территорию «метрополии» и остальной «империи», несмотря на то что далекие колониальные дела влияли на культуру метрополии, подчас даже провоцируя в ней неосознанные глубинные изменения. Владычествуя над громаднейшей империей в истории человечества, Британия без труда транслировала в колонии отработанные прежде в метрополии принудительные и карательные практики. Однако же после Первой мировой войны лишенные былого влияния в Африке и Азии Советский Союз и Германия обратились с колонизаторскими амбициями внутрь самой Европы, в результате чего границы метрополий и колоний быстро утратили прежнюю четкость, затерявшись на бескрайних пространствах евразийской советской империи и немецкого