Перед палаткой Ми дорогу преградил сержант из ирландского полка:
– Назад!
– Дай пройти, – сказал Кесри. – Он мой ротный командир.
– Извини, приказано никого не пускать.
Поняв, что с сержантом не сладить, Кесри отвернулся и, вздохнув, пробормотал будто самому себе:
–
С помощью Маддоу хавильдар приковылял в свою комнату и рухнул на койку. Хоть морфий еще действовал, сна как не бывало. Вспоминались долгие годы с капитаном, сражения, через которые они вместе прошли. Ужасно горький конец для того, кто достоин солдатской смерти на поле боя. Ради чего истрачены жизни капитана и самого Кесри? Ради пенсии? Наград?
Кесри открыл саквояж и, зачерпнув горсть монет, пропустил их сквозь пальцы: тут много больше положенной ему пенсии.
Внезапно ожгла мысль: сослуживцы капитана, конечно, знают, что давеча тот получил большие деньги, и беспременно станут их искать, а потом, ничего не найдя, затеют расследование.
И что будет, когда саквояж, набитый золотом и серебром, обнаружат у Кесри? Кто поверит, что капитан одарил своего хавильдара таким богатством?
И тогда денежки тю-тю.
Ну уж нет, лучше утопить саквояж в море, чем отдать этим сквалыгам.
Повернувшись на бок, Кесри шепотом окликнул Маддоу:
– Эй, ты не спишь?
– Нет, Кесри-джи. Что, болит? Дать еще лекарства?
– Не надо. Я хочу кое о чем спросить.
– Слушаю, Кесри-джи.
– В тот день, когда пропал мальчишка-флейтист…
– И что?