— Поступишь там в мореходное училище, — говорил он Николке, — вместе с Антипатром плавать будешь...

О своих планах на дальнейшее не говорил ничего. Он даже не знал, есть ли у него деньги, как будет жить. Тоска по родине и беспокойство за семью — вот все, что сейчас наполняло его сердце.

И вместе с тем силы его слабели. Нездоровый климат Батавии, годы и пережитое потрясение сказывались с каждым днем. Подушкин доложил Гагемейстеру о состоянии Баранова и просил ускорить отъезд. А то может случиться, что Баранов так и не дотянет до России.

Гагемейстер, как видно, хотел резко ответить, но сдержался.

— Лекарь не находит у него никакой болезни, — сказал он сухо. — А уйти отсюда я спешу не менее господина Баранова.

Однако он проверил ход работ по ремонту, приказал закончить в недельный срок. Он боялся ответственности.

А за это время Баранов окончательно слег. Последнее, что отняло у него остатки сил, было известие, что Томеа-Меа умирает. Об этом сообщил португальский шкипер, прибывший из Гоно-Руру. Так, по вине Гагемейстера, и не довелось им увидеться!..

Расстроенный, он пришел с террасы в свою комнату, лег на кровать и уже не смог подняться. К вечеру ему стало худо, он начал задыхаться и все просил отвезти на корабль. Подушкин и двое матросов перенесли его на судно.

Два дня до отхода «Кутузова» Баранов бредил. Он громко вспоминал жену, Ирину, Антипатра, Кускова, звал Павла. Затем умолкал, шарил иссохшей, когда-то пухлой, маленькой рукой возле кровати, натыкался на голову Николки, стоявшего на коленях у изголовья. На какое-то время глаза его прояснялись, он внимательно и долго смотрел на мальчика, замечал стоявшего рядом Пима.

— «Людей вольных по морям рассеял...», «Людей вольных...»

Белые, белые корабли, обширные земли, великий океанский простор стояли за этой песней. Сильные люди.

С нею он и умер.

«Кутузов» выходил из пролива. Раннее солнце поднималось над скрывающейся в дымке Явой, пламенел восток. Океан сливался с небом, не было ему конца.

На корме корабля выстроилась вся команда. Матросы стояли «смирно», небольшой ветер колыхал приспущенный российский флаг. А посредине палубы, на двух досках, зашитое в белый саван, лежало тело умершего Баранова. Тяжелое чугунное ядро привязано к его ногам. Рядом стояли Николка и Пим. По рябому лицу алеута катились слезы, мальчик горько плакал. Слезы были на глазах матросов и лейтенанта Подушкина.

Только один Гагемейстер держался сухо. В парадном мундире, чопорный, подтянутый, он вышел вперед, раскрыл молитвенник, поглядел на солнце и медленно, с расстановкой прочел молитву. На корабле священника не было, последнее напутствие, по обычаю, совершал капитан.