Заячье одеяло давило нестерпимо. Он знал — сразу полегчает, стоит убрать его. Но сейчас он боялся пошевелить рукой.

— У-уби-рай, — сказал он, обращаясь неизвестно к кому.

Одеяло убрали. Теперь только ноги оставались прикрыты им. Но нисколько не полегчало. Иона скосил глаза, чтобы посмотреть, кто же подходил к топчану.

У некрашеного, грубо сколоченного стола сидел человек в новых унтах из белого собачьего меха, белого, как снег, по которому он полз утром. Толстый шерстяной свитер плотно облегал грудь. Лицо сидевшего было незнакомо Ионе. Он никогда раньше не встречал этой курчавой черной бороды, изогнутого, как у орла, носа… Он удивился — насколько сохранил способность удивляться, — когда тот заговорил с ним по-якутски.

Сказал:

— Лежи, лежи спокойно, отец, не шевелись, и все будет хорошо!..

В знак согласия Иона закрыл и снова открыл, глаза. Про себя отметил, что незнакомец, как алданские якуты, мелко-мелко сыплет словами. Он хотел спросить, где этот Черный Орел научился так хорошо говорить на его родном языке и подобрал ли его карабин, но вместо этого чуть отвернул голову к стене. Неяркий свет керосиновой лампы казался ослепительным, раздражал, усиливал боль.

Как же это все-таки случилось?.. Как случилось, что в то утро, — а сколько прошло с тех пор времени? — он… Ах, да, решил наконец выследить рысь, которая поселилась на промысловом участке и охотилась чуть ли не успешнее его самого. Набрел на капкан, где она в клочья разодрала первосортную лису-огневку, и долго шел по следу.

Эти недавние события с трудом восстанавливались в памяти. Гораздо легче вспоминалось то, что было много, очень много зим назад.

Кто бы взялся сосчитать, сколько он троп проложил в тайге за пятьдесят лет, что минули с того пасмурного октябрьского дня, когда мать основательно снаряжала их с отцом в дальнюю дорогу. Он как будто снова прошагал за нартами по единственной улице поселка, без надобности покрикивая на послушных оленей, снова услыхал завистливый шепот ребят помоложе, — они держались поодаль и уважительно смотрели, как он степенно выступает в недавно сшитых матерью торбазах, словно ему никакого нет дела до их взглядов и перешептываний.

Иона чуть улыбнулся, вспомнив все это, но потом ему стало не по себе. Старики — так он слыхал — всегда думают о прошлом перед смертью.

— Где… меня… находил? — по-русски спросил он, не поворачивая головы… И внимательно слушал: собака прибежала к зимовью, царапалась в дверь, скулила, а потом, беспрестанно оборачиваясь, повела Черного Орла за собой сквозь чащобу, сквозь бурелом.