— Может быть, ты приляжешь?

— Нет.

— Приляг…

— Я подберу материалы. Надо же отдать их перепечатать.

Валя еще помедлила, стараясь определить, можно ли оставить мать одну. Кажется, можно… Она займется отцовскими статьями. Это если и не успокоит ее, то отвлечет.

А Валентина Григорьевна даже рада бывала, что Вале надо куда-то по делам — вот, как сейчас, на радио, или в магазин, или куда-нибудь еще. В эти короткие часы ей никто не мешал разговаривать с ним, как прежде, вспоминать, советоваться…

В кабинете висел портрет Юрия Константиновича. Неприлично худощавый и молодой в свое шестидесятилетие, отмеченное лишь летом прошлого года. Сжав пальцами виски, Валентина Григорьевна слышала его голос, в ответном тосте он говорил! «Не могу, не могу сочувствовать тяжким вздохам: где мои двадцать лет! И так же не разделяю, когда с подозрительной бодростью, с наигранном самодовольным оптимизмом твердят: день за днем, час за часом я бы прожил жизнь точно так же, как прожил. Врут, по-моему, что те, что другие».

И он не рисовался. Пожалуй, не встречала она человека, который бы совершенно естественным был и в тридцать свои лет, и в сорок пять, и, в конце концов, в шестьдесят. Или — никого она не имела возможности наблюдать так близко и так долго? Он умел настоять на своем, если считал себя правым. Не боялся принять ответственность в любом, чреватом любой опасностью деле, ну, хотя бы при страшнейшем прорыве канала на двести девятом километре в Каракумах, когда начинало казаться — после бесчисленных бесполезных попыток, — что воду не сдержать, что трехлетний строительский труд канет в песок… Не прятался в кусты, никем не загораживался, если приходилось признать очевидную ошибку. А сколько раз за тридцать пять лет, за тридцать почти шесть, он уезжал, но это никогда не воспринималось как разлука!

Он и на этот раз куда-то отправился далеко — в Сары-Камыш или же на Арал, надо искать какой-то выход и спасать обреченное море… Временами ей удавалось убедить себя в его отъезде, и она представляла, как посмеивался бы, вернувшись, Юрий Константинович: днем в троллейбусе пожилой дядечка упорно заговаривал с ней и потом сошел на той же остановке, что и она, а ему дальше было ехать, и помог до угла донести сумку — она возвращалась с базара… Никогда и никому она не расскажет об этом так, как рассказала бы ему. Да никого другого это и не может интересовать… Когда Юрия Константиновича положили в больницу, врачи ничего страшного не предвидели. И он, как всякий человек, не привыкший следить за собой, настаивал, чтобы его не очень тут задерживали и не охаживали, как немощного старика. И ведь совсем недавно — или когда-то невероятно давно — все это произошло.