Валентина Григорьевна в кабинете чуть подправила портрет, чтобы ему удобнее было, и откинула потертую крышку давнишнего их секретера, за которым он всегда работал и который ни на какой письменный стол менять не хотел. Достала с верхней полки толстую папку с рукописями и стала искать нужную: «Опыт транспортировки значительных масс воды в условиях пустынь и полупустынь (Каракумский канал. Первая очередь)».

Постоянная машинистка Юрия Константиновича, отложив срочную работу, перепечатала обе статьи — и каракумскую и иртыш-карагандинскую. Обе о каналах, как он говорил сам про себя: «Канальский я человек». Статьи отправили в Москву, но еще до того, как их отправили, пришла длинная, непоказного сочувствия, телеграмма от Волковой, не было там дежурных соболезнующих слов… Валентина Григорьевна — без боли уже и без злобы — подумала: а возможно, и не зря она ревновала к ней Юрия Константиновича тогда еще, вскоре после войны. Когда они в Сталинабаде жили полтора года, готовили обоснования под плотину в Нуреке… Потом от Волковой было письмо, что обе статьи приняты, И Валентина Григорьевна заплакала, ясно увидев вдруг на плотном белом книжном листе в тонкой черной рамке фамилию автора.

Прилетел Глеб с Николкой.

Парень все утро удивленно таращил глаза и жался к Вале, хоть и приезжал сравнительно недавно, перед Новым годом. Но освоился быстро и начал бегать по квартире. Валя хотела забрать его, чтобы посидел спокойно, но Валентина Григорьевна сказала — пусть бегает, что же его на цепочку посадить, и в благодарность за заступничество Николка сам полез к ней на руки.

Перед вечером Валя спросила у матери, что она думает, как лучше им разместиться. Валентина Григорьевна ответила: временно можно, как они всегда размещались, когда приезжали, — для них в большой комнате раздвинуть тахту, а из кладовой достать Николкину кроватку. Поставить ее тоже в гостиной и тоже временно. А как им окончательно устроиться — этим надо будет заняться после сорокового дня.

В подвале, куда они спустились с карманным фонарем, Валя растроганно объясняла Глебу, что все эти старые народные обычаи и установления кажутся пустым суеверием до той поры, пока дело не коснется тебя самого. «Конечно», — сказал Глеб.

А Валентина Григорьевна наверху поила Николку молоком и с ужасом думала — Юрия Константиновича нет… Его нет, а стоит на кухонном столе кружка с молоком…

И Валя здесь. Глеб. Но у нее не проходило и не могло пройти ощущение полной пустоты в квартире.

Прямо со следующего дня Глеб стал допоздна пропадать в монтажной. Собственный фильм то нравился ему, то нет. Однажды они с Валей переругались: монтаж вчерне был закончен, сценарист написал текст для диктора, и Глеб склонен был принять текст с незначительными поправками, а Валя настаивала, что текст — никудышный, он безлик, сух и информационен на уровне плохой районной газеты, нет своего отношения к материалу, к людям, к событиям… Так бездарно писать о целинных шоферах! Такой текст годится для того, чтобы вернее загробить фильм, и Глеба не только не возьмут в штат, но студия и на договорные отношения с ним не пойдет, и что они тогда станут делать! Глеб сперва огрызался, а потом распалился и начал кричать: пусть у себя на радио она командует, что хорошо и что плохо. А тут — кино, сочетание слова с изображением, этого ей, как видно, никогда не осмыслить. Автор нарочно придал репортажность своему комментарию. В качестве самого убедительного довода Глеб выхватил у Вали листки и ушел, оскорбленный, на кухню, где никого не было.