Он дышал тяжелее, двигался жестче, желание, потребность в автоматическом движении охватили его. Мередит обнимала его все крепче, поднимаясь ему навстречу, овладевая им, так же захваченная властью мгновения. Он выкрикнул ее имя, содрогнулся, и оба замерли.

Гул у нее в голове затихал. Она снова ощутила всю тяжесть его тела, выжимающую из нее воздух, но не пошевелилась. Она погладила его густые темные волосы и притянула к себе. Миг спустя она поняла, что он молча плачет и лицо его мокро от слез.

— О, Хол, — с жалостью шепнула она.

— Расскажи мне что-нибудь о себе, — попросил он немного позже. — Ты так много знаешь обо мне, о том, что я здесь делаю, — может, даже слишком много, — а я ничего о вас не знаю, мисс Мартин.

Мередит рассмеялась:

— Как официально, мистер Лоуренс!

Она провела рукой по его груди и ниже.

Хол поймал ее пальцы.

— Я серьезно! Я даже не знаю, где ты живешь. Кто твои родители? Ну расскажи!

Мередит заплела его пальцы своими.

— Ладно. Выдаю резюме. Я выросла в Милуоки, жила там до восемнадцати лет, потом поступила в колледж в Северной Каролине. Там училась, осталась в аспирантуре, потом сменила пару преподавательских мест в других колледжах — одну в Сан-Луи, другую под Сиэтлом — и все это время искала, кто бы финансировал мою работу над биографией Дебюсси. Пару лет работала в расчете на будущее. Мои приемные родители поддержали — переехали из Милуоки в Чапел-Хилл, поближе к моему старому колледжу. В начале этого года я получила работу в частном колледже недалеко от университета Северной Каролины и, наконец, заключила договор с издательством.

— Приемные родители? — переспросил Хол.

Мередит вздохнула.

— Моя родная мать, Жанет, не могла меня растить. Мэри — ее дальняя родственница, что-то вроде многоюродной тетушки. Я часто жила у них, когда Жанет болела. Когда стало совсем плохо, перебралась к ним насовсем. Они официально удочерили меня пару лет спустя, когда моя родная мама… умерла.

Простые, тщательно подобранные слова не передавали правды о годах ночных телефонных звонков, неожиданных визитов, воплей на улице, о бремени ответственности, которую маленькая Мередит ощущала за свою ущербную и подверженную перепадам настроения мать. И деловитое перечисление фактов даже не намекало на то чувство вины, которое преследовало ее все эти годы, за то, что первой реакцией ее на известие о смерти матери было не горе, а облегчение.

Она не могла простить себе этого.

— Трудновато пришлось, — сказал Хол.

Мередит усмехнулась его типично британской недооценке и придвинулась ближе к лежащему рядом теплому телу.