– Но эта рана совсем свежая! Мы уже об этом говорили. Ее не могла нанести Юлина. Она совсем свежая! – настойчиво повторил я. – Это дело рук банды Руупе. Они избили Юсси так, что нам с женой еле удалось его выходить.

Михельссон пожал плечами и покачал головой – видно, хотел выразить сожаление. Дескать, что случилось, то случилось.

Я протянул ему пустой кувшин. Он опять покачал головой, на этот раз более решительно. И показал мне на дверь.

– Никаких долгих посещений. Приказ исправника Браге.

Бледно-голубые глаза лишены всякого выражения. Я попытался подойти к Юсси, но он встал у меня на пути и вынул из-за пояса полуметровую дубинку с металлическим набалдашником.

Я с грохотом поставил кувшин на пол.

– Я вернусь, Юсси. Слышишь? Не брошу тебя в беде.

– Вы кое-что забыли. – Михельссон протянул мне пальто.

– Бедняга же замерзнет насмерть!

– Мы обязаны следовать правилам, – сухо сказал секретарь. – Господину просту пора понять: здесь у нас действует закон.

Я схватил пальто и вышел. Услышал громыхание засова за спиной. Внутри все кипело. Пришлось напрячься, чтобы ярость и жалость не нарушали логического течения мысли. Юсси собрался изнасиловать Марию? Девушку, которую он любил так самозабвенно, что при всей скрытности не мог утаить свою любовь?

Много чего непонятного в этой истории. Нельзя опираться только на свою, уже сформированную точку зрения. Возможно, она сформирована на ошибочных основаниях.

Вернувшись в усадьбу, я поспешил собрать в кожаный мешок все вещественные доказательства, которые нам с Юсси удалось добыть летом. И стебелек горного вереска, и клок волос Хильды. Карандашные стружки, гуталин и все записи, которые мы делали. Хотел отправить туда же и бокалы из дома Нильса Густафа, но задумался и довольно долго рассматривал оставленные жирными пальцами следы. В конце концов упаковал и бокалы и отнес в сарай. Осмотрелся и выбрал место у самого торца, под крышей. Приставил лестницу и засунул за стропила почти под самой крышей. Даже пылью присыпал.

Решил, что там никто не найдет.

64

От ежедневных обязанностей никто меня не освобождал. Я навестил женщину по фамилии Ванхайнен – она жила со своим слабоумным сыном в лачуге у реки. Больная дышала с трудом и уже не выходила из дому. За доктором, однако, не посылали – у них просто-напросто не было денег. Но близкая кончина, как ни странно, ее не волновала – она хотела поговорить о сыне. Боялась, что без нее скорбный рассудком мальчик не выживет. Во все время нашего разговора он сидел с полуоткрытым ртом и смотрел на нас водянистым, ничего не выражающим взглядом. Мать то и дело просила его закрыть рот. Он послушно закрывал, но лишь на несколько секунд. Нижняя челюсть опять отваливалась, и по подбородку на рубаху бежали прозрачные струйки слюны.