Я хотел сесть рядом с Александрой, но Скопин зачем-то выволок меня обратно на улицу, и мое место занял Влас. Пятахин то есть.

– Ну что? – спросил я. – Чего еще?

– Да вот, дело есть… Я про это… – Скопин кивнул в сторону леса. – Как-то все… Непонятно.

– Брось, потом разберемся. Знаешь, у меня у самого голова вся в разные стороны. Надо все осмыслить спокойно. Дома, короче.

– Вот и я о том, – Скопин кивнул. – Осмыслить. Ты не спеши это все в блог писать, хорошо?

– Конечно. Кто ж это решится описать?

– Понимаешь, этот инцидент с Вероникой… Ну, мне совсем не хочется в послужном списке иметь это безобразие…

– Понятно-понятно. Никакой драки не будет, я потом наоборот напишу.

– Наоборот драки? – усмехнулся Скопин.

– Ну, мы встретились… С воспитанниками церковно-патриотического лагеря, пели под гитару Цоя и…

– Жанну Бичевскую.

– Можно и Жанну Бичевскую. Песни пели, жгли костер, играли в города…

– Вот, верно, в города… А потом спать легли, никто никому фейсы не портил.

Лязгнуло железо, из «Беларуси» вылез квадратный человек Дрынов и направился к нам крепкой походкой заслуженного механизатора. Во рту папироса, незажженная, Дрынов перекидывал ее с зуба на зуб и деловито хмурился.

– Этому еще что надо… – поморщился Скопин.

Я примерно представлял, я всегда представляю, что народу надо.

Дрынов приблизился, но здороваться не стал, не стал тратить на нас души своей окрошку.

– Пацаны, – он сплюнул на асфальт, растер сапогом. – Пацаны, тут такое дело, значится…

Дрынов изобразил смущение, не очень хорошо изобразил, кстати, а может, и не старался особо. Причем обращался он исключительно к Скопину, чуял.

– Короче, пацаны, соляра подорожала, – сказал он. – Сами понимаете, такие концы…