Постояв молча в нескольких шагах от безгранично обожаемой им женщины, Жан-Антуан набрался сил произнести то, что решил не откладывать, пока им не помешали.

– Мадемуазель Вэйвуд! – официально начал он, к ее собственному удивлению обескуражив Эйлин. – Однажды, поддавшись эмоциям, я задал вам неприличный вопрос. Боюсь, вы хорошо помните этот случай.

Эйлин в изумлении кивнула.

– К моему счастью, вы не дали мне окончательно опозорить мое имя и напомнили, что я не должен спрашивать вас о настроениях вашего сердца. Однако вы проявили милость и позволили мне самому ответить на этот вопрос, когда я все пойму. Искренне надеюсь, что это вы тоже помните.

– Жан-Антуан, что с вами?

Напряженно помолчав, Жан-Антуан с грустью сообщил:

– Я знаю ответ на этот вопрос. Теперь я знаю, кому принадлежит ваше сердце.

Взгляд Эйлин впервые за это безрадостное утро сделался мягче. Словно она извинялась за то, что не могло по своей природе вызывать в ее сердце чувства вины. Эйлин подошла к Жану-Антуану и взяла его за руки. Ее глаза не поднимались к его лицу.

– Тогда промолчите, – прошептали ее губы. – Вдруг вы снова ошибаетесь, мсье.

И она поцеловала Жана-Антуана в щеку, а затем обняла, с болью глядя на портрет, висящий позади них.

– И все же, – нетвердо начал француз, отпуская Эйлин, – я решил, что мне лучше уехать.

– Я понимаю.

– Но на обратном пути я буду проклинать себя, если не спрошу.

– Спрашивайте.

– Эйлин, при других обстоятельствах в другое время… могли бы вы согласиться поехать со мной?

– Быть может, при совсем других обстоятельствах, – допустила она.

Жан-Антуан покивал.

С противоположной стороны этажа донеслась ругань Питера Тида.

– Пойду, проверю, как он, да пора бы нам выбираться отсюда, – сказала Эйлин.