– Я ещё на тебя не кинулся. Я ещё всех слов тебе не сказал.

– Да уж какие ты там слова для меня приберёг… Слышала. И сама умею.

Она пошла от меня, застучала каблучками по палубе. С полдороги повернулась, спросила:

– Говорят, вы на промысле остаётесь?

– Тебе-то что?

– Теперь – ничего. Вам счастливо, с пробоиной. Авось не потонете. Значит, до апреля?

– Значит, так.

– Ну вот, в апреле и получишь свои деньги. Скажи хоть спасибо, я эти-то у них отняла. Когда они в коридоре их подбирали.

– Постой…

– Да нет уж, я всё сказала, что тебя мучило. А стоять мне больше некогда. Я тоже, знаешь, тут не пассажирка…

Она ушла в тамбур и прикрыла броневую дверь с задрайками.

Лицо у меня горело как ошпаренное. Так, значит? Не понимаю я жизни? Я закурил, глядел на траулеры, которые внизу шарахались и бились об кранцы. Может быть, и не понимаю… Вообще, всё так гнусно вышло, и ведь вовсе я не собирался скандалить. Но почему я верить ей должен – когда уж так погорел хорошо? И ещё спасибо ей скажи. А зайди за этими деньгами в апреле, так, может, без шмоток последних останешься, там такая шарага. Надо бы кореша взять с собою, он и свидетелем будет, и поможет в случае чего. Главное – этой кошке не верить, никому не верить, когда дело грошей касается. Это дело вонючее, тут каждый сам не свой делается…

Ладно, закрыли пока тему, пошёл я эту лавочку искать. Спустился на четвёртую палубу – и сразу в другую жизнь попал: ковры по всему коридору, стеклянные двери, переборки пластиком обшиты «под малахит», в салонах телевизоры, читальные столы, ребята в бобочках играют в пинг-понг. То-то сюда дикарей неохотно пускают: поди, приглянётся им здесь – так и с траулеров посбегают. От нас же только отдача требуется, а живут – другие. Ну, правда, они наших денег не получают, да хорошо б нам их как-то попридержать, наши деньги, тоже не выходит.

И Клавка эта запутанная всё-таки не шла у меня из головы. Отчего-то мне и жалко её вдруг стало. Ну, прибилась она к этой роскошной жизни, кому-то небось и в лапу сунула, чтоб её сюда взяли, да может, как раз мои кровные и пригодились, – так ведь какая цена вшивым этим деньгам: сколько ещё юлить приходится перед «бичом несчастным», страхом душу уродовать, любовь, видите, изображать! В общем, я так решил – не пойду я за ними в апреле. Разве что она сама захочет меня разыскать. Не понимаю я жизни – так лучше от всего от этого подальше.

Вломился я в лавочку – в сапожищах, как бегемот, заорал с порога:

– Бритвы электрические есть?

А там – тишина, как в церкви, тихонько вентилятор жужжал, и два парня в бобочках чинненько беседовали с продавцом, отрез выбирали на костюм. Все только покосились на меня и головами покачали: видали дурня с мороза?