– Ну, здрасьте, – сказал «дед». – Вот и мы.

Загудело откуда-то сбоку. Едва мы не проскочили.

– Парус! – закричал «дед». – Парус зарифили?

С палубы ответили:

– Убрали уже, сами не глухие.

«Дед» кинулся на верхний мостик, к переговорной трубе:

– Справа по курсу – предмет. Чьё-то судно. Питание на прожектора!

Он сам взялся за прожектор, направил его, и я увидел – сквозь брызги, сквозь заряд – зыбкую тень на волне.

– Видишь его, Николаич? – спросил «дед».

Пароход весь содрогнулся от реверса. Медленно-медленно мы подваливали к шотландцу.

Теперь уже ясно было видно – он к нам стоял кормой. Ох, если бы стоял! А то ведь взлетал выше нас, к небу, а после проваливался к чертям в преисподнюю.

– Поближе не можешь? – кричал «дед». – Ну-ну, Николаич, и за это спасибо.

Там в корме показались люди – в чёрных роканах с белой опушкой. Я ещё отдыхал пока, с грузиком в руке, прислонясь плечом к ящику. А наши уже там высыпали, сгрудились по правому борту.

– На «Пегги»! – боцмана глас прорезался. – Концы ваши где? Концами я, что ли, должен запасаться? Салаги, синбабы-мореходы, олухи царя небесного!..

«Дед» перегнулся через поручень:

– Потише, Страшной! Здесь конец. Мы будем подавать.

– Это почему же – мы?

– Потому что они – бедствующее судно.

– А мы не бедствующее? Я-то помолчу. Только почему всегда рус-Ивану должно быть хуже?

– Это много ты хочешь знать, Страшной, – кричал «дед» весело. – Слишком даже!