Вскоре Ганнон привык к жизни в хижине. Дом пустовал после того, как его захватили разбойники, убив пастуха. По словам Квинта, овец Фабриция теперь пасли в другом месте, и вероятность того, что сюда кто-то придет, была очень мала. Тем не менее Ганнон оставался настороже. Основной причиной беспокойства был Агесандр, но юноше вовсе не хотелось, чтобы его увидел кто-либо еще. Пока что ему везло. Ганнона посещали лишь Квинт и — иногда — Аврелия.

О Суниатоне пока не было никаких вестей. Квинт не желал показывать заинтересованность и приходить к сыну чиновника раньше, чем было договорено. Наконец как-то молодой римлянин рассказал, что Суниатон поправился. Ганнон воспрял духом, но его надежды тут же были разбиты.

— Этот сын шлюхи не желает его продавать. Заявил, что из Суниатона получится хороший боец, и запросил за него двести пятьдесят дидрахм. — Квинт с сожалением поглядел на Ганнона. — Таких денег у меня не водится. У отца есть, конечно, но я не уверен, что он даст, даже если я смогу его найти.

— Мы не можем сдаться теперь, — с яростью возразил Ганнон. — Должен быть другой способ… может, подкупить кого-нибудь, чтобы Суниатону дали сбежать… но я просто не знаю, к кому лучше с этим обратиться.

Квинт перестал хмуриться.

— Я спрошу Гая.

Он поднял руку, когда Ганнон встревоженно дернулся.

— Гай и я дружим с тех пор, как научились ходить. Он вряд ли одобрит мой план помочь вам сбежать, но и никому не скажет. Кто знает? Может, он и согласится помочь.

Ганнон усилием воли заставил себя сесть. Гай уже доказал, что ему можно доверять, судя по тому, что еще никто не пришел к хижине пастуха за беглецом. А еще, похоже, это единственная надежда для Суниатона.

— Тогда будем молиться богам, чтобы он согласился.

— Тут уже дело за мной, — ответил Квинт, надеясь, чтобы его доверие к Гаю не оказалось необоснованным.

Чтобы не беспокоить Ганнона, он не стал говорить ему, что Суниатон уже бился на арене после выздоровления.

Время работало против друзей.

Когда Квинт наконец пришел с вестью о том, что старания Гая увенчались успехом, охватившему Ганнона облегчению не было границ. Пришла осень, леса окрасились буйством красок. Правда, существенно похолодало. Ганнон уже начал привыкать просыпаться ночью от холода. И слова Квинта о том, что пора собирать вещи, очень его обрадовали. «Надеюсь, я ухожу отсюда навсегда», — подумал он.

— Что мы будем делать? — спросил Ганнон, когда друзья отправились в Капую.

— Гай не хотел, чтобы я говорил, — ответил Квинт, избегая смотреть Ганнону в глаза.

Тревога сжала карфагенянину внутренности.