– Когда-то в городе Иерусалиме жил князь Бен-Гур, друг всех благородных римлян. Его дарил дружбой сам цезарь. Я его вдова, а эта девушка со мной – его дочь. Как я могу сказать тебе, за что нас сюда бросили, если этого не знаю? Думаю, только за то, что мы были богаты. Валерий Грат может сказать тебе, кто был нашим врагом и когда началось наше заключение. Я же не могу этого сделать. Посмотри, во что мы превратились, – посмотри и сжалься над нами!

В камере было почти нечем дышать от каменной пыли и дыма факелов, но римлянин все же подозвал к себе одного из факелоносцев, который и записал этот ответ слово в слово. В этих немногих словах, кратких и емких, было все: их судьба, обвинение и молитва. Рядовой человек не мог бы сделать этого, и трибун не испытывал ничего, кроме жалости и доверия.

– Вы выйдете на свободу, женщина, – сказал он, складывая табулы. – Я пришлю тебе еды и питья.

– И какой-нибудь одежды, и воды, чтобы омыться. Мы будем молиться за тебя, о благородный римлянин!

– Как вам угодно, – ответил он.

– Господь добр, – сказала, всхлипывая, вдова. – Да пребудет он с тобой!

– И еще, – продолжал трибун. – Я больше не смогу вас увидеть. Соберитесь, сегодня вечером я прикажу вывести вас к воротам башни и отпустить на волю. Ты знаешь закон. Прощайте.

Отдав приказание своим спутникам, он вышел из камеры.

Спустя некоторое время в камеру пришли несколько рабов с большой корчагой воды, тазиком и полотенцами, подносом с нарезанным хлебом и мясом и женской одеждой. Сложив все это на пол, они вышли из камеры.

В середине первой стражи[128] солдаты вывели двух женщин из ворот башни и оставили их посреди улицы. Таким образом, римская власть сняла с себя всякую ответственность за них, и в городе их отцов несчастные снова обрели свободу.

Подняв взоры к звездам, которые, как и в доброе старое время, добродушно подмигивали им с небес, женщины задали себе единственный вопрос: «Что дальше? Куда направиться?»

Глава 3 Снова в Иерусалиме

Глава 3

Снова в Иерусалиме

Примерно в то время, когда Гесий, надсмотрщик, появился на пороге кабинета трибуна в Антониевой башне, по северному склону Масличной горы[129] поднимался пеший путник. По обеим сторонам тропы, неровной и пыльной, кое-где виднелись сожженные солнцем кустики травы, поскольку в Иудее наступило сухое время года. К счастью для путника, он был молод и силен, к тому же облачен в просторное льняное одеяние, которое холодило его тело.

Он поднимался медленно, часто бросая взгляды вправо и влево; но не как человек, не уверенный в своей дороге, а скорее как странник, давно покинувший эти места и теперь радующийся новой встрече с ними. Он словно бы давал понять: «Я так рад снова встретиться с вами; позвольте же мне понять, как вы изменились».