Он сразу сообразил, что так как он не на своем судне, то, значит, в руках неприятеля. Но это обстоятельство, по-видимому, не особенно огорчало его. Он был человеком отпетым, но не трусом и не подлецом. Вероятно, он уже давно поставил на карту свою жизнь, слишком безрадостную, и знал, какая судьба ожидает его: пеньковый галстук по команде «Вздернуть!»

Всем известно, что каждого пирата вешают; им не делают даже чести расстрелять. Виселица — это позорная, собачья смерть.

Несчастный понял, что он погиб. И, странное дело, его энергичные черты вдруг приняли выражение глубокого спокойствия, почти довольства.

«Наконец-то, — как бы говорило его лицо, — наконец-то я вкушу вечный мир и покой смерти. Моя совесть нуждается в последнем искуплении… Я устал от этой жизни и хочу уснуть вечным сном!..»

Это был рослый мужчина могучего телосложения, с тонкими нервными руками, с выправкой атлета, готовящегося в любое время встретить и отразить удар, грозящий ему.

Красавец с бархатистыми глазами, слегка орлиным носом, с нервными, подвижными ноздрями и яркими, красиво очерченными губами над рядом ослепительно-белых зубов — таков был его портрет. Гладко стриженные черные волосы, слегка седеющие на висках, и темная вьющаяся бородка придавали его наружности симпатичное и вместе с тем обреченное выражение.

Удивительно, но этот человек, которому могло быть около сорока лет, казался гораздо моложе. Конечно, он видел в жизни много хорошего, но также и очень много дурного, и его изможденное, исхудалое, загорелое лицо все же сохранило что-то привлекательное и открытое, что нравится в людях с первого взгляда.

На нем была одежда рядового матроса, но всякий сказал бы, что это не заурядный простой матрос. Он не сказал ни слова доктору, который, довольный тем, что ему удалось отстоять у смерти человека, смотрел теперь на него с довольным и сияющим видом.

— Ну вот, любезный, мы вылечили вас! Если захотите, вы через минуту будете опять на ногах. Но кой черт дернуло вас кинуться в воду, а затем позволить нам выудить вас из воды?

Спасенный молчал, не моргнув глазом.

— Знаете, голубчик, вы на меня не сердитесь, что я вас вернул к жизни. Ведь я — доктор, призвание которого только в том и заключается, чтобы лечить людей, что бы там ни говорили шутники, обвиняющие нас в единомыслии с содержателями бюро похоронных процессий… Все это враки, милейший!

И снова ни слова в ответ.

— Вы, как вижу, неразговорчивы! — обиделся наконец доктор. — Ну, как вам угодно!

Стук прикладов о пол коридора, слышный сквозь полуоткрытую дверь, прервал слова доктора.