Перед тем, как уходить, выбросил из сумы все, что в ней было, наполнил ее олениной и сел рядом с Катей.

— Карабин и шинель оставлю. Если злые люди — попугаешь ружьем. Но не забудь: в стволе ни одного патрона.

Помолчал.

— Не поможет, тогда — шашкой. Больше нечем.

Они обнялись. Катя всхлипнула было на груди Андрея, но тут же взяла себя в руки, пробормотала:

— Скучно времечко, пройди скорей.

Россохатскому до смерти не хотелось уходить одному, он надеялся, что Катя, может быть, передумает, но женщина кинула раздраженно:

— День не стои́т. Нечё тянуть.

Он попытался обнять жену еще раз. Катя отстранилась, нахмурила брови.

— До свиданья, целоваться некогда.

Он понимал ее состояние. Ей было хуже в одиночку, чем ему, и она нарочито сушила слова, боясь разреветься и передумать в последний миг.

Уже совсем собравшись в дорогу, он напился в ручейке, наполнил флягу. Показалось, что в спокойной воде потока его виски отражаются совсем не тем цветом, что борода.

«Волосы будто приморозило, — подумал он без особого волнения. — Побелели».

В следующее мгновение поднялся и, не оборачиваясь, зашагал на юг.

Только теперь, оторвавшись от Кати, он, кажется, до конца понял, чем стала ему в жизни эта грубоватая, невиданно красивая, единственная его женщина. Он не одолел еще и полуверсты, как почувствовал себя страшно одиноким, всеми заброшенным и забытым.

Внезапно Андрей остановился, как прибитый. К нему от скалы донесся глухой прощальный крик, последнее напутствие Кати. Россохатский в смятении зажал уши ладонями и кинулся по тропе.

Он твердо решил идти без больших привалов, с утра до вечера, добраться до людей, послать их на помощь Кате, а там — хоть под пулю.

Но почти сразу стал задыхаться, с трудом одолевал версту, а то и менее, в час. Однако все шел и шел.

Но река там, впереди, тоже, казалось, движется на юг.

Два дня он выдерживал это нечеловеческое напряжение, а на третий, забравшись в кедровый стланик, скинул суму, свалился и уснул намертво.