Никуда не пойду! Здесь умирать буду! звучит твёрдый ответ ефрейтора.

Дурак ты, Николай! Война только началась и закончится не завтра, пытаюсь убедить раненого, потом решаю надавить уставом: Товарищ ефрейтор! Как старший по званию, приказываю вам срочно эвакуироваться, выжить, добраться до наших и отомстить за всех, оставшихся здесь! Приказ вам понят...

Колька, ты его слушай, он правильно говорит, не дав мне закончить, поддерживает Горячаев. Если дойдёшь, то расскажешь, как мы тут гибли... в первый день войны.

Коканов, вытирая рукавом навернувшиеся из глаз слёзы, со стоном поднимается и, опираясь на винтовку, расщеплённый приклад которой упирает себе в подмышку, делает несколько хромых шагов, уходит из окопа, но вдруг останавливается, поворачивает в нашу сторону свою голову и произносит: Прощайте мужики!

Остались вдвоём. Николай, с побелевшим лицом, лежит рядом, его рука дрожит, но он держится, показывая всем своим видом, что готов поддерживать ленту с патронами.

Коля, тебе не плохо? видя состояние товарища, прямо спрашиваю его и предлагаю: Давай, я сейчас крикну Серёгу Калмыкова. Думаю, что лишним он здесь не будет!

Зови, слышу, как слабеющим голосом соглашается мой напарник.

Серёга! Калмыков! Ты там живой? Двигай к нам! ору, что есть мочи и зову сержанта.

Калмыков появляется у нас не сразу, но, придя в ячейку, он осматривается и сразу же всё понимает.

Я рад, что будем снова вместе их бить! произносит сержант, принимая командование расчётом, потом отдаёт распоряжения: Буду работать первым номером, Горячаев правит ленту, Горский подносит патроны, следит за полем и выбивает командный состав.

Одну атаку мы отбили, вернее сказать, что человек пятнадцать немцев попытались подняться и перебежками сократить расстояние до нашего окопа. Серёга одной очередью сваливает нескольких штурмовиков и скорее всего их командира тоже, потому что у остальных желание продолжить наступление быстро угасает, и они снова ложатся на землю. Правда, в этот раз, солдаты не стали просто лежать посреди поля, а дружно начали окапываться, ковыряя своими лопатками сухую землю... Более того, помня, сколько их товарищей умерло, лёжа без укрытия под открытым небом, несколько солдат смогли закинуть в нашу сторону дымовые гранаты, после хлопков которых, над полем возникло густое белое облако, из-за которого ни черта не видно.

Калмыков, так сказать на ощупь, поводит стволом слева направо и длинной очередью бьёт в белый дым, почти над землёй, потом он ведёт стволом, выплёвывающим пули, справа налево, заставляя штурмовиков лежать на задымлённом поле. Через несколько минут плотное облако редеет, потом исчезает совсем. Наш пулемёт временно замолкает, а вот сильно правее нас, судя по звуку, из окопа, где остались Сороковин, Сафронов и Захаров, слышна монотонная стрельба из "дегтярёва", заглушающая стрельбу из винтовок, гремят разрывы наших "эргедешек" и лимонок. Слева от нас можно различить, как кто-то бьёт короткими очередями из ППД, одиноко хлопают винтовочные выстрелы. Затем в дело вступает максаковский "дегтярёв", своими скупыми очередями сдерживающий наступающих штурмовиков, заставляя их залечь. Потом везде наступает зловещая тишина. Перед нашим окопом слышны стоны и неразборчивые слова на чужом языке. Кажется, на этот раз мы опять отбились и остались живы...