– Скорей, – велел мне Ралла, – здесь быстро начинается отлив. Я не хочу сесть на мель.

Я повел Клапу и Райпера на нос.

Я колебался – надеть ли кольчугу, надеясь, что мне не придется сражаться в приближающемся летнем рассвете. Но в конце концов осторожность победила, и я надел кольчужную куртку, взял два меча, но оставил шлем. Я боялся, что в моем шлеме со сверкающей волчьей головой отразится неяркий ночной свет, поэтому вместо него надел темный кожаный. Еще я носил черный плащ, который соткала для меня Гизела, тот самый плащ с неистовым зигзагом молнии, бегущим по спине от ворота до подола, что прятал меня в ночи.

Райпер и Клапа тоже носили темные плащи поверх кольчуг, оба взяли мечи, а к спине Клапы был пристегнут огромный военный топор с крючком на обухе.

– Ты должен позволить пойти и мне, – сказал Финан.

– Ты остаешься здесь за главного, – ответил я. – И если мы попадем в беду, тебе, возможно, придется нас бросить. Решение будет за тобой.

– Греби назад! – снова закричал Ралла, и «Морской орел» отступил еще на несколько футов, избегая угрозы очутиться на мели при отливе.

– Мы тебя не бросим, – сказал Финан и протянул руку.

Я стиснул ее, потом позволил ему опустить меня за борт корабля, откуда плюхнулся в смесь воды и грязи.

– Увидимся на рассвете, – окликнул я темный силуэт Финана и повел Клапу и Райпера через широкую береговую полосу, затопленную водой.

Я услышал поскрипывание и плеск весел «Морского орла», когда Ралла отвел корабль от берега, но, когда я повернулся, судно уже исчезло.

Мы высадились на западном конце Канинги, острова, граничащего с ручьем у Бемфлеота, и вышли на берег вдалеке от того места, где были вытащены на берег или стояли на якоре корабли Зигфрида. До высоких стен укреплений было достаточно далеко, чтобы часовые не увидели, как наш темный корабль без мачты подошел к темной земле. Во всяком случае, я молился, чтобы не заметили. А теперь нам предстоял долгий путь пешком.

Мы пересекли широкую полосу грязи, на которой отсвечивала луна; теперь, когда вода отступала, эта полоса все ширилась. Местами мы не могли идти, а только барахтались, с трудом продвигаясь вперед. Мы брели и спотыкались, борясь с засасывающей грязью, ругались и хлюпали. Береговая полоса представляла собой ни воду, ни сушу, а густую, липкую трясину.

Я торопливо продвигался вперед, пока наконец под ногами не стало больше земли, чем воды, и нас не окружили крики просыпающихся птиц. Ночной воздух был полон биения крыльев и пронзительных птичьих протестов. Я подумал, что шум этот наверняка встревожит врага, но все, что я мог сделать, – это стремиться вглубь острова, молясь о том, чтобы выбраться на место повыше.