Вслед за тем непроглядная тьма озарилась ярким, искрящимся светом.
Огонь подобрался к бочонкам с порохом, хранившимся в арсенале Антида де Монтегю, и тем, что горцы заложили под своды замковых построек.
От Замка Орла не осталось и следа!..
Капитан отдал приказ – и войско неспешно и молча двинулось вниз к долине, уводя с собой пленника, окруженного железным кольцом из люжины горцев с обнаженными шпагами.
Лакюзон с Варрозом, оставшись вдвоем, замыкали шествие.
Им обоим предстояло исполнить скорбный и священный долг…
Им предстояло исполнить последнюю волю умирающего Маркиза…
Им предстояло выкопать в Шан-Сарразене могилу, где должны были упокоиться останки легендарного священника-воина…
И с этой печальной задачей им надлежало справиться вдвоем, памятуя о том, что напоследок прошептали слабеющие уста мученика свободы: «И пусть могила моя сохранит тайну красной мантии…»
Через час после того, как померкли последние отсветы пожара в замке Орла и вновь воцарилась кромешная тьма, два человека опустились на землю рядом с мертвым телом под естественным сводом маленькой пещеры, расположенной при входе в Илайскую долину.
Это были Варроз и Лакюзон. Они сидели у тела преподобного Маркиза.
По испещренным морщинами щекам старика и обветренному лицу молодого человекаа ручьями текли слезы.
Полковник сжимал в дрожащих от волнения ладонях холодную руку священника-воина, и губы его шептали бессвязные слова, исходившие из его истерзанной души.
– Вот так… – твердил он, – вот так, ты первым ушел, старый мой, дорогой друг, храбрый и верный товарищ юности моей и зрелости… Господь призвал тебя к себе… Я не вправе жаловаться, но почему он оставил меня на этой земле, если тебя здесь больше нет… Мы выросли вместе с тобой и по жизни шли бок о бок… Вместе сражались под одним знаменем и за одно дело – так почему же мы не умерли вместе? О брат мой, о друг мой, я прощаю тебя за то, что ты опередил меня, только потому, что знаю – скоро мы с тобой снова будем вместе…
И Варроз прижал холодную, безжизненную руку друга к своему лбу, к губам и сердцу.
Лакюзон тоже страдал глубоко, хоть и безмолвно. Он не проронил ни одной жалобы и даже не думал утирать слез; его взгляд, безжизненный, пустой, был устремлен в сторону окутанной мраком долины, однако разглядеть что-либо в этом мраке он даже не пытался.
В мыслях своих Лакюзон жалел не просто человека, а предводителя сторонников великого дела. Он осознавал всю серьезность утраты, которую понесла их Родина, и страдал не просто как друг, но и как гражданин Франш-Конте.
В троице предводителей горских повстанцев преподобного Маркиза не случайно называли