Правда, мысли, занимавшие меня днем, не отступили и, преобразовавшись в причудливые сновидения, продолжали одолевать меня. Мне снилась Аглая – моя несравненная товарка Алеянц, которую я так безмозгло потерял, снился приемный отец ее Яков, так много сделавший для меня в трудное время, и, конечно, снился Альберт, который в моем сне почему-то сидел в своем гробу, обиженно тер глаза и жаловался, что я не пришел на его похороны. Был он при этом не изможденным, ожесточившимся на весь мир стариком, а таким, как в детстве – молодым, безусым и немножко робким. Мне было жаль его и я, оправдываясь, похлопывал его по плечу, на котором почему-то красовались соединенные волнистыми линиями ромбы. Затем лицо Альберта вдруг начало меняться, постепенно приобретая черты совсем другого человека. Человека, которого я знал в прошлом, но никак не мог вспомнить. Эти ромбы, эти линии, – когда-то, давно, я уже видел их… Недаром же тогда, в больнице, этот знак, изображенный на плече мертвого Кирилла, показался мне знакомым! Но кто же он? Кто этот человек, смотрящий сейчас на меня из гроба Альберта настороженно и, вместе с тем, как будто насмешливо?

Я проснулся и, мокрый от пота, сел на кушетке. Сердце мое рвануло в карьер и его глухие, частые толчки я ощущал теперь не только в груди, но и в горле. От резкого движения старая кушетка жалобно заскрипела, и на этот звук тут же появилась баба Клава, с нетерпением дожидавшаяся моего пробуждения, чтобы озадачить меня поиском топлива для ее старой, чадящей печки. Я с радостью помог бы старушке, спасшей меня от бродячего существования, но мысли мои были теперь заняты совсем другим: мне нужно было срочно действовать, так как я вспомнил, где уже видел это странное клеймо – два ромба, соединенные волнистыми линиями. Почему же я, черт возьми, раньше не дал себе труда покопаться в своих воспоминаниях? Тогда бы все могло сложиться совсем иначе и я, быть может, не потерял бы мою Аглаю! Или не приобрел…

– Ты не помнишь меня?

– Наверно, нет.

– Как же так? Ведь мы были знакомы и даже провели немало часов за беседами…

– Я не могу помнить всех, с кем перебросился когда-то парой слов. Но… тебя я, пожалуй, помню. Ты – причина того, что я здесь.

– Не нужно меня винить, я сделал лишь то, что должен был сделать. К тому же, я не знал тогда, что…

– Я и не виню. Здесь мне, пожалуй, лучше, чем снаружи.

Сидящий напротив меня человек в робе арестанта тусклым взглядом посмотрел в забранное арматурой окно, в которое злой, взбесившийся ветер бросал пригоршни дождя. Лицо его, мохнобровое и изрезанное глубокими морщинами неудач, выражало полное равнодушие к окружающему, словно речь шла о чем-то совсем пустячном, и находился он не в зоне – исправительно-трудовой колонии, а все в той же кочегарке пионерского лагеря, где я с ним когда-то познакомился.